Она рассмеялась.
— Эй! Тогда налей и мне тоже.
Он принес ей коньячную рюмку, с хорошим глотком ледяной жидкости на донышке. На дюйм.
— Все, чем мы на данный момент богаты, — сказал он.
Она опрокинула рюмку и от души передернулась всем телом.
— Ух ты, вот это да, то, что надо. То, что надо.
— С возвращением, — церемонно сказал он и поднял стакан.
— Спасибо, Пирс, — сказала она. И следом, имитируя заискивающую, навязчивую манеру Акселя, каковая часто служила между ними двоими объектом беззлобных пародий: — Ведь мы же друзья, да, Пирс? Ну, скажи, разве это не так, Пирс, ведь мы же с тобой друзья?
Он рассмеялся: водка успела унять дрожь.
— Конечно. До гробовой доски.
Она допила оставшиеся в рюмке полглотка и медленно, расслабляя мышцу за мышцей, откинулась на спину. Шубка распахнулась. Под шубкой были короткое платье и чулки с отливом. Она похудела. Он внимательно и с нарастающим чувством сострадания оглядел ее бедра и округлые очертания лобка. Не самым лучшим образом она о себе заботилась, подумал он, ощутив свойственный знатокам укол чувства утраты — и страсти. Не самым лучшим образом.
— Бог ты мой, — сказала она. — Как же я устала.
— Отдохни, — сказал он. — Если хочешь, поспи.
— Знаешь, — сказала она, — я хочу сказать тебе спасибо за то, что сохранил мои вещи. Не сплавил их Армии Спасения, или что-нибудь в этом роде. Я, наверное, заеду потом, заберу вещи, если ты не против. Ну, ты понимаешь. То, что мое.
— Конечно.
— Когда найду себе квартиру.
— Конечно.
Больше выслушивать все это он был попросту не в состоянии.
— Только поторопись, — сказал он. — Если можно. Потому что, — он снова отвернулся; за окном по-прежнему была зима, — потому что я как раз начал подумывать о том чтобы убраться отсюда.
За спиной воцарилось молчание.
— Уехать, — сказал он.
— Правда? И куда же?
— Ну, не знаю. — Он повернулся к ней, прекрасно отдавая себе отчет в том, что на лице у него сейчас большими буквами написано: «Жилец съехал», что значит куда, какая разница куда, когда вокруг лежит целый мир, бессмысленный и бесконечный. — Во всяком случае, подальше от этого города. Может быть, в Дальние горы. Я ездил туда этим летом. Мне там понравилось.
— Вот уж воистину. Большие перемены.
— Ну, в общем, да. — Его вдруг охватило резкое чувство жалости к себе, как будто все, что он сейчас сказал, все, что он совсем уже было собирался сказать, действительно было правдой. А она просто лежала и смотрела вверх, на свое отражение в зеркале. Потом стерла крупинку туши, прилипшую в уголке глаза. — Хотя, в общем-то, я не то чтобы скоро, ну, короче говоря, еще не завтра.
— Я бы хотела забрать это зеркало, — сказала она. — Если ты, конечно, не против.
— Я против.
Она медленно села, с улыбкой, но вид настороженный.
— Но оно же мое, — сказала она. — Разве не так?
— Это был подарок, — сказал он. — Я его подарил. Нам обоим.
Она запахнула шубку.
— То есть в деревню, н-да. Тебе придется научиться водить машину.
— Не иначе.
Она улыбнулась — вдвое шире прежнего.
— Ну, что ж, по-моему, мысль великолепная. Ты смелый человек, Пирс. — Она вытянула из конверта десятку, задев по ходу дела вею пачку; купюры веером рассыпались по кровати.
— Это мне на такси, — сказала она. — Пора двигать — Нет, погоди, — сказал он. В голове с бешеной скоростью вертелось: нужно объяснить ей — если ты заберешь зеркало, у меня ничего от тебя не останется, в нем же тысячи твоих отражений; в нем никогда не будет никого другого, только я и ты, разве ты этого не понимаешь? Разве это не справедливо, разве это не разумно, в конце концов? — Погоди секунду. Дай я приму душ и оденусь. Пойдем в город, позавтракаем где-нибудь. Наверняка у тебя в запасе парочка историй, которые ты могла бы мне рассказать.
— Не сегодня, не сейчас, — сказала она. — Давай в другой раз.
Она сделала шаг к стенному шкафу, явно борясь с искушением, но потом передумала.
— Ладно, давай выйдем вместе. — Она махнула рукой в сторону кровати, или денег. — Угостишь меня обедом, повеселимся; у меня и в самом деле есть в запасе несколько историй.
— Шампанское? — спросил он. — И…
— Я же тебе уже сказала, — медленно проговорила она, глядя ему прямо в глаза, и в глазах у нее читалась длинная-предлинная история. — Со всем этим покончено. Раз и навсегда.
Она рассмеялась, подошла к нему и раскрыла руки; он подхватил ее в объятия, она отвернулась в сторону и прижалась щекой к его щеке. Он вдохнул морозный воздух, запутавшийся в воротнике ее шубы, тяжелый, теплый аромат ее духов; бурное таяние снегов рвануло с места у него внутри, и душа его рвалась высказать тысячу самых разных вещей в ее украшенное сережкой ухо, и все это в полной тишине. Нервически задребезжал телефон, и они оба вздрогнули.
— Ну и утро у тебя сегодня, — сказала она, высвобождаясь из его рук.
Телефон стоял на своем. Пирс проводил ее до дверей.
— Ты мне позвони, — сказал он. — И чем быстрее, тем лучше. Номер у меня прежний!
Телефон надрывался. Наконец Пирс повернулся, рванул к нему и услышал, как у него за спиной захлопнулась дверь.
— Алло!
Молчание, смущенное, в замешательстве, — так молчат, когда набрали не тот номер.
— Алло? — еще раз сказал Пирс, теперь уже нормальным, своим голосом.
— Ой, Пирс?
— Да.
У него возникло странное ощущение, что женщина на другом конце провода — та самая, которую он встретил у реки, женщина из дома на берегу, женщина из ночной прогулки на веслах по речным заводям.
— Пирс, это Джулия. Я тебя не разбудила?
— А… Привет-привет. Ну, как тебе сказать, не то чтобы, в общем-то, я уже не спал, но…
— Слушай, — сказала Джулия. — У меня для тебя есть новость.
Она сделала паузу.
— Ты сидишь?
— Нет. Да. Ну ладно. — Он донес телефон до кровати и сел среди денежных россыпей.
— Мы ее продали, — сказала Джулия.
— Кого?
— Боже мой, Пирс, твою-то в душу мать, мы продали твою чертову книгу!
— Что? Что ты говоришь? Господи боже. Правда?
— Ну, сумма не так чтобы заоблачная…
— Нет, ты шутишь? Черт меня побери.
