— Я не могу, — отозвалась Лайлак, посмеиваясь над его заботливостью. — Здесь не могу.
Но Джордж уже доставал банку с конфитюром и бидончик козьего молока из холодильника.
— Конечно, — сказал он. — Молоко.
— Лайлак, — спросил Оберон, — куда это ты нас зовешь?
— Туда, где будет собрание. Парламент.
— Но где это? С какой стати? И что…
— Ох, Оберон, — поспешно перебила его Лайлак, — они все тебе объяснят на месте. Нужно только пойти туда.
— Они?
Лайлак завела глаза вверх, изображая, что ее терпение подходит к концу.
— Ну, давай же. Все, что нужно, это поспешить, иначе опоздаешь…
— Никто сейчас никуда не пойдет, — отрезал Джордж, суя в руки Лайлак чашку с молоком. Она смерила чашку удивленным взглядом и поставила ее на стол. — Ты наконец вернулась, и это замечательно. Уж не знаю, как и откуда, но ты здесь, живехонька, и мы остаемся.
— Но вы должны идти. — Лайлак потянула Джорджа за рукав халата. — Обязательно. Иначе…
— Иначе?
— Конец будет неправильный, — мягко проговорила она. И добавила еще мягче: — У Повести.
— Ага. Ага, у Повести. — Джордж стоял, уперев руки в бока, и скептически кивал головой, не зная, правда, что ответить.
Наблюдая отца и дочь, Оберон думал: значит, это еще не все. Эта мысль возникла у него, как только он вошел в старую кухню, — то есть не мысль, а уверенность — уверенность, от которой волосы у него на затылке встали дыбом, а душу затопило странное чувство, будто глаза его смотрят в разные стороны, но видят яснее, чем прежде. Это еще не все. Он долго жил в маленьком помещении, Складной Спальне, где изучил каждый уголок, изучил, как собственные внутренности, и пришел к выводу: все нормально, подходит, вроде как жить можно; вот кресло у очага, вот кровать, чтобы спать в ней, вот окно, чтобы через него смотреть. Пусть здесь тесно — теснота искупается осмысленностью. А теперь он словно бы опустил стенку зеркального гардероба и увидел за ней не кровать с заплатанными простынями и старым стеганым одеялом, а портал, корабль под всеми парусами, поднимающий якорь, ветреный рассвет и аллею среди высоких деревьев, которая теряется за горизонтом.
Испуганный, Оберон захлопнул стенку. Приключениями он сыт по горло. Он ступал уже по диковинным тропам и сошел с них не просто так. Он встал и протопал в резиновых сапогах к окну. Недоеные козы жалобно мекали у себя в квартире.
— Нет, — сказал Оберон, — нет, Лайлак, я не пойду.
— Но ты даже не выслушал, зачем это нужно.
— Мне все равно.
— Война! Мир! — вскричала Лайлак.
— Все равно.
Оберону не хотелось двигаться. Если бы весь мир прошествовал туда мимо него, — что было бы вполне возможно — он бы не огорчился. Или огорчился бы, но все равно предпочел бы остаться на месте, а не взять свою судьбу в свои руки и вновь ступить в море, звавшееся Желание, откуда он прежде выбрался на берег. Никогда.
— Оберон, — мягко проговорила Лайлак, — там будет Сильвия.
— Никогда. Никогда никогда никогда.
— Сильвия? — удивился Джордж.
— Сильвия, — кивнула Лайлак.
Не дождавшись ни от кого реакции, она добавила:
— Она велела сказать тебе…
— Ничего подобного! Ничего подобного, это ложь! Нет! Я не хочу знать, зачем тебе понадобилось нас дурачить, зачем ты вообще сюда явилась, но ни слова правды мы от тебя не услышим! Ты вроде них — правда тебя не интересует. Ты такая же злая, как они, я знаю, ты ничуть не лучше той, которую взорвал Джордж, той, фальшивой! Никакой разницы.
— Отлично, — пробормотал Джордж, возводя глаза к небу. — Лучше некуда.
— Взорвал? — Лайлак взглянула на Джорджа.
— Я был не виноват. — Джордж яростно покосился на Оберона.
— Так вот что с ним случилось, — задумчиво протянула Лайлак. И рассмеялась. — О, они просто бесились! Когда течением принесло золу. Это был последний экземпляр, служил не одну сотню лет. — Ее голубая юбочка задралась, когда она спускалась со стола. — Мне пора. — Лайлак двинулась к двери.
— Нет, подожди, — воскликнул Оберон.
— Пора? Нет уж. — Джордж взял ее за руки.
— У меня еще много дел. А здесь все улажено, так что… Ох, совсем забыла. Ваш путь большей частью идет через лес, поэтому лучше будет взять проводника. Кого-нибудь, кто знает лес и поможет вам в дороге. Захватите монету для перевозчика и оденьтесь потеплее. Дверей множество, но некоторые более быстрые. Не задерживайтесь, а то пропустите пир! — Лайлак метнулась от двери обратно, в объятия Джорджа. Тонкими, золотистого цвета руками обхватила его шею, поцеловала худые щеки и спрыгнула на пол. — Веселья будет… — Она подмигнула, послала им довольную улыбку, в которой сквозило откровенное и незлое озорство, и скрылась. До Джорджа и Оберона донеслось шлепанье ее босых ног по старому линолеуму, но как открылась и захлопнулась дверь дома, они не услышали.
Джордж взял с вешалки для шляп комбинезон и куртку, натянул их, а потом и сапоги и направился было к выходу, но у двери, казалось, забыл, куда собрался и почему спешит. Он огляделся, не нашел ответа и сел к столу.
Оберон медленно уселся напротив, и они долго молчали. Иногда они настораживались, но ничего не видели: комната словно бы утратила некоторую значительность и вновь сделалась обыкновенной кухней, где варят овсянку, пьют козье молоко и где сидят за столом, соприкасаясь носками резиновых сапог, двое холостяков и готовятся взяться за дела по хозяйству.
Или отправиться в путь: такая возможность оставалась.
— Ладно, — заговорил Джордж. — Что? — Он поднял взгляд, но Оберон молчал.
— Нет, — проговорил наконец Оберон.
— Она сказала… — начал Джордж, но не сумел в точности повторить ее слова. Не мог забыть сказанное ею, но (как меканье коз, снег за окном, собственное сердце, то наполнявшееся, то пустевшее) не мог и вспомнить.
— Сильвия, — выдохнул Оберон.
— Проводник. — Джордж прищелкнул пальцами.
В холле послышались шаги.
— Проводник, — повторил Джордж. — Она сказала, нам понадобится проводник.
Оба обернулись к отворявшейся двери. Вошел Фред Сэвидж, тоже в резиновых сапогах, готовый сесть за завтрак.
— Проводник? — спросил он. — Кто-то куда-то намылился?
Дама с сумочкой из крокодиловой кожи
— Это она? — спросила Софи. Отодвинув занавеску, она выглянула в окно.
— Должно быть, — отозвалась Элис.
Не так часто на каменные воротные столбы падал свет фар, чтобы долго гадать, чья машина к ним приближается. Скользя по фасаду яркими огнями, длинный и низкий, совершенно черный в сумерках автомобиль промчался по изрезанной колеями подъездной аллее и остановился. Фары потухли, но двигатель еще некоторое время нетерпеливо ворчал. Потом он затих.
