— А что в ней такого реального? — раздраженно полюбопытствовала Клауд. — Все, что я недавно наблюдала, вовсе не кажется мне реальным.
— Это было сорок лет тому назад, Нора.
— Жизнь с тех пор реальнее не сделалась.
— Одно время я посещала общеобразовательную среднюю школу, — сказала Мам. — Это было не так уж плохо. Только нужно было приходить всегда минута в минуту к строго определенному времени, причем каждый день — весной и зимой, в холод и в жару; и, кроме того, не разрешали уходить раньше строго определенного времени, причем тоже каждый день. — При воспоминании об этом на лице Мам выразилось изумление.
— А как обстояло дело с основами гражданского права и всем прочим? — спросила Дейли Элис, стиснув под столом руку Смоки, потому что заранее известный, освященный временем ответ сражал наповал.
— Ну, ты ведь знаешь, как? Я решительно ничего не помню. Ничегошеньки.
Так Смоки впервые получил представление о системе школьного образования. Большинство детей, которых он знал, начисто забывали все, чему их учили в школе, как только покидали свои (таинственные для него) классы.
— Ого, — говаривал он, — вам бы следовало поучиться у моего отца: он не позволил бы вам ничего забыть.
С другой стороны, когда его спрашивали о таких школьных незыблемых истинах, как Клятва на верность флагу, или День древонасаждений, или о принце Генрихе Мореплавателе, он выказывал полнейшее невежество. Все считали его странным, если вообще обращали на него внимание.
— Итак, у отца Клода Берри начались неприятности из-за того, что он не пускал сына в обычную школу, — продолжала рассказ бабушка Клауд. — Дело дошло до Верховного суда.
— Это сильно повредило нашим банковским счетам, — заметил доктор.
— Но в итоге решение было вынесено в нашу пользу, — заключила Мам.
— Потому что, — пояснила Клауд, — вопрос прямо связан с религией. Так мы заявили. Вроде амишей, слышали о них? — Она лукаво усмехнулась. — Прямо связан с религией.
— Решение эпохальное, — вставила Мам.
— Впрочем, о нем никто и не узнал, — произнес доктор, вытирая губы. — Мне кажется, что суд был и сам удивлен собственным решением и предпочел его не разглашать; не стоило давать людям пищу для размышлений — смущать умы, если можно так выразиться. Но нас с тех пор никто не беспокоил.
— Нам дали хороший совет, — сказала Клауд, опустив глаза, и все молча с ней согласились.
Смоки, налив себе еще стаканчик хереса, заговорил, порицая невежество, о пробелах в учебных программах, известных ему не понаслышке, и о превосходном образовании, которое он тем не менее получил и никаким другим образом не мог бы его получить, как вдруг доктор Дринкуотер неожиданно ударил по столу ладонью, Как аукционист своим молотком, и воззрился на Смоки глазами, засиявшими от внезапной идеи.
Как насчет этого
— Ну, и как насчет этого? — спросила Дейли Элис гораздо позднее, когда они уже лежали в постели.
— Насчет чего?
— Насчет того, что предложил Папочка.
Они укрывались одной только простыней: жара начала спадать лишь к полуночи, повеяло ветерком. Продолговатые белые холмы и долы, образованные контурами тела Дейли Элис, сотряслись от катаклизма, и глазам предстал новый природный ландшафт.
— Не знаю, — вяло ответил Смоки, чувствуя пустоту в мыслях и не в силах противостоять охватившей его сонливости. Он попытался сосредоточиться и ответить определеннее, но вместо этого погрузился в сон. Дейли Элис вновь нервно заворочалась, и Смоки очнулся. — Что такое?
— Я думаю про Оберона, — тихо проговорила Дейли Элис, уткнувшись лицом в подушку. Смоки приподнял ее, и она, спрятав лицо у него на плече, всхлипнула. Он погладил ее волосы, мягко погрузив в них пальцы: она, словно кошка, очень любила, когда ее так ласкают, и Смоки продолжал ее гладить, пока она не заснула. И тогда Смоки обнаружил, что лежит, уставившись в искрящийся призрачный потолок, и слегка удивляется своей бессоннице: ведь он ничего не знал о неписаном правиле, согласно которому один супруг может обменять сон другого на собственное бодрствование; об этом правиле ни словом не упоминалось ни в одном брачном контракте.
Да, что же все-таки насчет этого?
Его приняли здесь, признали: о том, что он когда-нибудь может уйти, даже и вопроса не возникало. Поскольку до сих пор ничего не говорилось об их совместном будущем, он и сам о нем как-то не задумывался: он еще не привык к тому, что перед ним лежит будущее, так как его настоящее всегда было таким неопределенным.
Но теперь, когда он лишился безличности, необходимо было принять решение. Смоки осторожно заложил руки за голову, чтобы не потревожить еще чуткий сон Элис. Что он теперь собой представлял, если вообще представлял что-то? Безличный, он мог быть и никем, и кем угодно; теперь в нем проявятся свойства личности, черты характера, симпатии и антипатии. Пришлась ли ему по вкусу идея о том, чтобы жить в этом доме и преподавать в их школе — религиозной вроде бы, судя по их словам? Соответствует ли это его внутреннему складу?
Смоки посмотрел на смутно белевшую цепь снежных вершин, которые напоминало тело Дейли Элис, свернувшейся под простыней. Если он и стал личностью, то в этом ее заслуга. А если он и личность, то, по-видимому, самая незначительная, второстепенный персонаж в чьем-то повествовании — небывалой истории, в которую он угодил. У него будут свои входы и выходы, время от времени ему поручат короткие реплики в диалогах. А если персонаж окажется раздраженным школьным учителем или еще кем-то — особого значения не имело: все будет идти своим чередом, как предписано. Ну ладно.
Смоки внимательно прислушался к себе, пытаясь обнаружить, не вскипает ли в нем чувство сопротивления. Да, он испытывал ностальгию по утраченной безличности, по бесконечным возможностям, которые она сулила; но рядом с ним слышалось дыхание Элис, дыхание целого дома, и, ощутив себя в одном ритме с ними, он уснул, так ничего и не решив.
Когда тени под луной мягко переместились с одного конца Эджвуда на другой, Дейли Элис приснилось, что она стоит на лугу, усыпанном цветами, словно звездами, а на холме высится дуб, в обнимку с терновником. Их ветки переплелись тесно, будто пальцы. А в отдаленной спальне за холлом Софи приснилось, что в ее локте со скрипом отворилась крошечная дверца, сквозь которую дул ветер, проникая глубоко-глубоко, до самого сердца. Доктору Дринкуотеру приснилось, что он сидит за своей пишущей машинкой и выстукивает следующее: «Есть на свете одно старое-престарое насекомое, которое живет в земляной норе. Июньским днем это насекомое надевает летнюю соломенную шляпу, с помощью трех из шести своих рук захватывает с собой трубку, посох и лампу, и вслед за червяком, по корням, добирается до лестницы, которая ведет к дверце, открытой в простор голубого лета». Написанное показалось доктору чрезвычайно важным, но, пробудившись, он, несмотря на все старания, не смог вспомнить ни единого слова. Ма, спавшей бок о бок с ним, снилось, что супруг находится не у себя в кабинете, а с ней на кухне, а она без конца вынимает из духовки противень за противнем, на которых лежат круглые коричневые булочки. На его вопрос, что это такое, она ответила: «Годы».
