Казалось, будто все сговорились, чтобы сбить его с пути. Когда он сказал папаше (он называл своего отца «папашей» про себя и в присутствии Эми, хотя к Джону таким образом никогда не обращался), что в этой местности не помешало бы устроить гараж, где можно было бы заправлять автомобили бензином, делать мелкий ремонт и продавать «форды», и выложил перед Джоном брошюрки и проспекты, которые получил от компании Форда, где были указаны все расходы на создание небольшого торгового агентства (он умолчал, что хотел бы сам стать агентом, понимая, что в шестнадцать лет слишком молод для этого, но был бы счастлив, очень счастлив накачивать бензин и устранять неполадки), его отец лишь улыбнулся и, даже бегло не просмотрев брошюры, сидел, кивая головой, и слушал объяснения сына только из любви к нему и еще потому, что любил ему потакать. Наконец он спросил:
— Тебе бы хотелось иметь собственный автомобиль?
Конечно, Августу хотелось, но он чувствовал, что с ним обращаются словно с мальчишкой, хотя он, как взрослый, так тщательно продумал идею с гаражом, прежде чем обратиться к отцу. А его отец, чьи заботы были на редкость ребяческими, только улыбнулся, как будто услышал о каком-то безумном детском желании, и купил сыну автомобиль единственно ради того, чтобы его успокоить.
Но проблемы это не разрешило. Папаша этого не понимал. Перед войной все изменилось. Никто ни о чем не знал. Можно было гулять в лесу, выдумывать истории и видеть разные разности, если уж очень этого хотелось. Но сейчас никаких оправданий не осталось. Теперь над всем господствовало знание — реальное знание о том, как мир функционирует, и какие действия необходимо выполнять для управления им. Управления. «Водитель автомобиля „Форд — Модель Т“ легко и просто включит зажигание. Управление осуществляется следующим образом…» И Август прилежно штудировал все эти инструкции — рационально взвешенные и плотно облегающие собой неразбериху его детства, как сидит в обтяжку пыльник, надетый поверх костюма и плотно застегнутый до самого подбородка.
Отличная идея
— Тебе нужен свежий воздух, — сказал Август матери в тот день. — Давай с тобой прокатимся. — Он подошел, чтобы взять ее за руки и помочь ей подняться с шезлонга, но, хотя она и протянула ему руки, оба знали, поскольку разыгрывали точно такую же сценку уже не в первый раз, что Вайолет с места не поднимется и уж наверняка никуда не поедет. Но руки его она не отпускала. — Ты можешь потеплее укутаться, да и все равно по этим дорогам больше пятнадцати миль в час не выжать…
— Ох, Август!
— Нечего зря охать, — проговорил он, позволяя Вайолет притянуть его к себе, усаживаясь рядом, однако уклоняясь от ее поцелуя. — Ты прекрасно знаешь, что у тебя все хорошо: во всяком случае, ничего действительно худого нет. Ты просто слишком много думаешь.
То, что строго выговаривать матери, будто непослушной девчонке, приходилось ему, младшенькому, хотя были и дети постарше, которым и следовало бы больше заботиться о матери, вызывало у Августа досаду, но ничуть не огорчало Вайолет.
— Расскажи мне, как прошла пилка, — попросила Вайолет. — Малышка Эми тоже была там?
— Не такая уж она и малышка.
— Нет-нет. Конечно же, нет. Но она такая хорошенькая.
Август заподозрил, что покраснел, и ему показалось, что мать это заметила. Август смутился, считая не совсем приличным, если его мать подумает, будто он относится к девушкам иначе, чем со снисходительным равнодушием. По правде сказать, лишь к немногим девушкам он в самом деле относился со снисходительным равнодушием, и все это знали. Даже сестры с понимающими улыбками снимали пушинки с отворотов его пиджака и зачесывали назад его густые, непокорные, как у матери, волосы, стоило ему как бы невзначай обронить, что вечерком он собирается заглянуть к Медоузам или Флауэрзам.
— Послушай, Ма, — начал он с повелительной ноткой в голосе, — послушай меня внимательно. Ты помнишь, что еще до смерти отца мы говорили с ним обустройстве гаража, создании агентства и прочее. Он был не в восторге от этой идеи, но с тех пор прошло четыре года, и тогда я действительно был слишком юн. Не вернуться ли нам к этому разговору сейчас? Оберон считает, что это отличная идея.
— В самом деле?
Оберон не выставил никаких возражений, однако во время разговора находился за дверью темной комнаты, в своей отшельнической келье, смутно освещенной красным фонарем.
— Конечно. Ты же знаешь, что скоро каждому захочется иметь собственный автомобиль. Каждому.
— О Господи!
— От будущего не спрятаться.
— Да нет, ты прав. — Вайолет взглянула на окна, за которыми царил сонный полдень. — Ты прав.
Она уловила смысл его слов, но не тот, какого Август желал: он вытащил часы и посмотрел на циферблат, чтобы она не отвлекалась.
— Ну, так что же?
— Не знаю, — протянула Вайолет, вглядываясь ему в лицо, однако не для того, чтобы попытаться прочитать его мысли или передать свои, а просто как смотрят в зеркало — открыто и задумчиво. — Не знаю, дорогой. Я думаю, что Джон вовсе не считал эту идею отличной…
— Это было четыре года тому назад, Ма.
— Да-да, четыре. Четыре года тому назад… — Сделав над собой усилие, Вайолет вновь взяла его за руку. — Ты был его любимцем, Август, разве тебе это не известно? Конечно, он любил всех вас, однако… Не кажется ли тебе, он лучше знал, что делать? Он, должно быть, все продумал как следует: он ведь всегда все продумывал. О нет, дорогой, если у него была такая уверенность, я не думаю, что смогу решить лучше, чем он, правда.
Август рывком поднялся с места и сунул руки в карманы.
— Хорошо-хорошо. Только не сваливай ответственность на отца, вот и все. Тебе не нравится эта идея, ты боишься такой простой вещи, как автомобиль, и ты никогда не хотела, чтобы у меня было хоть что-то свое.
— Август, — перебила его Вайолет, но тут же зажала рот рукой.
— Ладно, — продолжал Август. — Видимо, придется тебе сказать. Думаю, мне надо уехать. — В горле у него внезапно встал комок, а он надеялся, бросив вызов, одержать победу. — Возможно, я уеду в Город. Еще не знаю.
— Что ты хочешь сказать? — произнесла Вайолет слабым голосом, как ребенок, который начинает понимать какую-то страшную и непостижимую истину. — Что ты хочешь этим сказать?
— Видишь ли… — Август решительно шагнул к матери. — Я взрослый человек. А что ты думала? Что я всю свою жизнь буду слоняться по этому дому? Не собираюсь!
При виде лица Вайолет, исказившегося от потрясения, тоски и беспомощности, — в то время как любой молодой человек в возрасте двадцати одного года мог бы повторить его слова и разделить его неудовлетворенность, — внутреннее смятение и обескураженный здравый смысл вскипели в нем потоком лавы. Август бросился к креслу Вайолет и стал перед ней на колени.
— Ма, Ма, что с тобой? Ради бога, что с тобой?
Он впился в ее руку поцелуем, походившим на яростный укус.
