У Шерри Сольвиг был рак – рак лимфатических узлов; благодаря усилиям врачей наступила стадия ремиссии. Однако где-то в ячейках памяти ее мозга хранилась информация о том, что ремиссия у пациентов, страдающих лимфомой, рано или поздно проходит. Они неизлечимы – болезнь таинственным образом переходит из физической стадии в стадию метафизическую, неопределенную. Она и есть, и ее нет.
Посему, несмотря на нормальное самочувствие, в Шерри (так говорил ей мозг) по-прежнему тикали часы. Когда завод кончится, она умрет. С этим ничего нельзя поделать, разве что надеяться еще на одну ремиссию. Хотя и та, вторая ремиссия, следуя все той же логике, неизбежно должна закончиться.
Время держало Шерри полностью в своей власти. Время предлагало ей только один выход – смерть от рака. Мозг пришел к заключению, и не важно, насколько хорошо чувствовала себя Шерри, факт оставался неизменным. Таким образом раковый пациент в стадии ремиссии несколько впереди любого другого человека на пути к все той же общей цели – умереть.
Где-то на задворках ума Шерри думала о смерти постоянно. Все остальное – люди, предметы, события – теряло в ее сознании смысл, практически до состояния зыбких призраков. Хуже того, глядя на людей, Шерри видела в них несправедливость вселенной. У них не было рака, а значит, говоря в терминах психологии, они бессмертны. Это казалось Шерри несправедливым: все вокруг состояли в заговоре, имевшем целью лишить ее молодости, счастья и, в конце концов, самой жизни. На Шерри взвалили бремя невыносимой боли и, вполне вероятно, втайне наслаждались этим. «Наслаждаться просто» и «наслаждаться чем-то» в глазах Шерри являлось одинаковым злом. Следовательно, у нее был мотив послать весь мир к черту.
Благодаря раку Шерри стала совершенно агедоничной. Следуя логике, Шерри должна была бы в период своей ремиссии стараться выжать из жизни все возможное удовольствие, но, как выяснил Жирный, ум не функционирует логически. Шерри жила ожиданием конца ремиссии.
В этом отношении Шерри не заслуживает жалости – ведь она наслаждалась возвращением лимфомы.
Жирный никак не мог разобраться в этом сложном умственном процессе. Он видел в Шерри просто молодую женщину, которая много страдала. Он считал, что жизнь дерьмово обошлась с ней, и надеялся сделать существование Шерри лучше. Это было бы добрым поступком. Он любил бы ее, любил бы себя, а Бог любил бы их обоих.
Жирный видел в мире любовь, а Шерри – лишь бесконечную боль и неотвратимую смерть, над которой она была не властна. Вряд ли два более разных мира когда-то встречались.
Суммируя вышесказанное (как выразился бы Лошадник), современный мазохист не наслаждается болью: он просто не в состоянии не быть беспомощным.
«Наслаждение болью» есть семантическое противоречие, на что не раз указывали некоторые философы и психологи. «Боль» определяется как нечто, что вы ощущаете как неприятное. «Неприятное» – это то, чего вы не хотите. Попробуйте-ка определить это как что-нибудь другое – куда вас занесет?
«Наслаждаться болью» – значит «наслаждаться тем, что вы находите неприятным». Райк умудрился справиться с ситуацией – он распознал истинную динамику современного ослабленного мазохизма… и понял, что тот весьма широко распространен и присутствует практически в каждом из нас в той или иной форме и в той или иной степени. Мазохизм стал вездесущим.
В действительности Шерри нельзя обвинить в том, что она наслаждалась гложущим ее раком. Или в том, что желала его. Просто она верила, что рак лежит перед ней: случайная карта в колоде. Каждый день Шерри снимала одну карту, а раковая все не открывалась. Но если карта в колоде, когда-то вы откроете ее, вот тут-то все и кончится.
Посему, хотя на самом деле в том нет ее вины, Шерри была предназначена долбать Жирного так, как не долбала до тех пор кого-либо еще. Различие между Глорией Кнудсон и Шерри очевидно. Глория желала умереть по причинам чисто воображаемым. Шерри должна была умереть независимо от того, хотела она того или нет. Глория могла прекратить свою смертельную игру в любой момент; у Шерри такой возможности не было.
Такое впечатление, что Глория, разбившись в лепешку о мостовую в Окленде, возродилась к жизни, причем вдвое сильнее и физически, и душевно. В то же время Бет, уйдя от Жирного и забрав с собой Кристофера, оставила Лошадника съежившимся примерно вполовину его реального размера. Разница не в пользу благополучного конца.
Настоящая мотивация симпатии Жирного к Шерри на самом деле неотделима от смерти Глории, скорее даже исходит из нее. Однако, вообразив, что доктор Стоун вылечил его, Жирный с вновь обретенной надеждой отправился в мир и попал прямиком в лапы сумасшествия и смерти. Он так ничему и не научился. Справедливости ради можно сказать, что из тела Жирного пулю извлекли, а рана, соответственно, зарубцевалась. Но цель-то его состояла в другом, ему просто до смерти хотелось переехать к Шерри и начать спасать ее.
Если помните, Жирному давным-давно посоветовали бросить заниматься двумя вещами: помогать людям и принимать наркоту. Наркотики он бросил, однако вся энергия и энтузиазм Лошадника теперь полностью обратились на то, чтобы помогать кому-то.
Лучше бы он продолжал ширяться.
6
Бракоразводная машина прожевала Жирного и выплюнула его, теперь уже человека не семейного, предоставив свободу разрушать себя. Как же ему не терпелось!
Пока суд да дело, Жирный начал посещать психотерапевта, предоставленного ему Департаментом здравоохранения графства Оранж. Звали психотерапевта Морис. Морис был не какой-то там обычный психотерапевт, нет. В семидесятых он контрабандой доставлял в Калифорнию оружие и наркотики, используя порт на Лонг-Бич, состоял в «Студенческом координационном комитете против насилия» и «Конгрессе расового равноправия», а в рядах израильского спецназа воевал с сирийцами. Его мускулы бугрились под рубашкой, так что едва не отлетали пуговицы. Как и у Жирного Лошадника, у Мориса была черная курчавая бородка.
Обычно Морис стоял посреди комнаты и орал на Жирного, заканчивая каждую свою сентенцию фразой: «Я не шучу!» Жирный и не сомневался.
Проблема была не в этом.
Морис полагал, что его задача – заставить Жирного наслаждаться жизнью вместо того, чтобы спасать других. У Жирного концепция наслаждения отсутствовала как таковая, хотя он и знал значение слова. Для начала Морис велел ему составить список из десяти вещей, которые Жирный хотел больше всего на свете.
Жирный решил, что под словом «хотеть» подразумевается «хотеть сделать».
– Что бы я хотел сделать, – начал он, – так это помочь Шерри. Чтобы она снова не разболелась.
– Ты думаешь, что должен помочь ей! – взревел Морис. – Думаешь, это сделает тебя хорошим. Да ничто и никогда не сделает тебя хорошим. Ты на фиг никому не нужен!
Жирный слабо запротестовал.
– Ты бесполезен, – заявил Морис.
– А ты – кусок дерьма, – ответил Жирный, на что Морис ухмыльнулся. События развивались по его плану.
