— Рано еще, — буркнул Корнелий. Хотя сам знал: не рано, а самое время, если не замуж, то сговорить за выгодного жениха. — Да кому здесь отдавать такое сокровище? Свататься приезжали — да только все народ ненадежный, без земли и двора, а если и есть двор, то ворота нараспашку. Моргнуть не успеешь, как утащат сокровище за реку.
— Слушай, я вот что… — Приску показалось, что Валенс сейчас прокричит «Бар-ра!» и ринется в атаку, так закаменело его лицо. — Отдай ее за меня.
— Когда в отставку выйдешь! — тут же набычился Корнелий. — Чтоб законной женой была. Сожительницей не отдам.
— Так ведь признают потом брак и детей…
— Не отдам, сказано, в полюбовницы, и не проси.
— А коли трибун посватается?
— Так трибунам жениться можно. Трибуну отдам, — усмехнулся Корнелий.
Шутка вышла горьковатая: трибун, оно, конечно, жених завидный, если латиклавий — то вообще юнец, если из остальных пяти, то постарше, но все равно человек молодой, около тридцати, в самой, можно сказать, силе, да только никто из них не женится на дочери ветерана, поселившегося в провинции. Латиклавий — тот вообще сенаторский сынок, а другие трибуны — из всадников, опять же по цензу должны иметь состояние не меньше четырехсот тысяч сестерциев. Поговаривали, правда, что пора бы разрешить жениться центурионам, — все они люди немолодые, лет двадцать оттрубившие во славу Рима, и, когда выйдет им отставка, поздновато бывает думать о семье. А приблудной девкой в канабе с незаконными детьми не всякая приличная женщина согласится жить. Пока разговоры эти всячески пресекались, мысль позволить центурионам стать людьми семейными казалась приверженцам традиции ужасающей крамолой, покушением на саму божественную Дисциплину.
— Я через два года в отставку выйду, — сообщил Валенс, глядя на девушку, что теребила обеденную салфетку, вместо того чтобы отправлять в рот кусочки свинины.
— Вот через два года и женишься, — отрезал Корнелий.
— Так обещай ее мне.
Обычно сватали невесту никак не раньше чем за год. И то, что Валенс просил ждать два года, было вроде как против обычая, но Корнелий, хотя и помрачнел, все же сказал:
— Обещаю. Но только два года, не больше.
— Приск! — повернулся центурион к новобранцу. — Ты — свидетель, что Корнелия теперь моя невеста.
— Ты меня забыл спросить! — вдруг подала голос девушка и в ярости отшвырнула салфетку.
— Что?! — как центурион, так и отец просватанной опешили от подобной дерзости.
— Валенс, я тебя всегда уважала и любила. Но как старого друга отца. Замуж за тебя не хочу! — Кориолла говорила все тише и тише, пунцовея. — Ты — старый. Вон как мой отец уже…
— Корнелия! — возмутилась мать.
— Молчи! — одернул отец.
— Что ж, тебе юнец нужен? — прищурился Валенс. — Как Приск?
— Мне нужен тот, кого полюблю, — сказано было уже шепотом. Но на Приска она успела бросить выразительный взгляд.
— Замолчи, Кориолла!
— И не подумаю! — вдруг выкрикнула она, надсаживая голос, прорываясь сквозь навалившееся онемение.
— Ты мне обещана, — сказал Валенс строго. — И не такой уж я старый, мне сорок только по весне исполнилось. Я в легионе с семнадцати.
— Отец!
— Все, дело решенное!
Кориолла вскочила и кинулась вон из столовой.
— Ничего, пусть артачится, — усмехнулся Валенс. — И не таких объезжали.
Приск во время этой сцены старательно делал вид, что пьет из кубка, хотя кубок давно опустел. Он не знал, стоит ли ему вмешиваться или лучше молчать.
* * *
Гай вышел во двор. Кориолла стояла на ступенях, накинув поверх легкого платья подбитую мехом накидку и всунув ноги в сандалиях в меховые просторные туфли. Услышав шаги, она обернулась.
— Он меня все-таки продал! — У Кориоллы дрожали губы. — Сначала заставят зубрить «Энеиду». А потом в рабство… Клялся, что не будет, и вот… вот… — Она замотала головой и вдруг закусила костяшки пальцев на левой руке — чтобы не разрыдаться.
— Валенс — хороший человек, справедливый, — пробормотал Приск, пряча глаза и заливаясь краской.
— Знаю… — ответила Кориолла, сглатывая ком в горле, — обида никак не проходила. — Но я его не люблю. Не люблю, и все. Что мне делать, а?
— Полюбить… — ляпнул Приск, тут же возненавидев себя за этот совет.
— Что? — Она нервно хихикнула. — Что ты сказал?
— Будь я военным трибуном, непременно к тебе бы посватался! — Приск не ведал, откуда взялась такая смелость. Может быть, потому, что от женитьбы был он двадцать с лишком лет огражден стенами лагеря.
Кориолла поначалу ничего не ответила, поежилась, поплотнее запахнула меховой плащ.
— Нас все время куда-то толкает в спину Фортуна, — сказал Приск. — Толкает туда, куда мы не хотим идти. Мы сопротивляемся, пытаемся свернуть на боковую тропинку, но она упрямо выводит нас все на ту же дорогу.
— Это правильный выбор? — спросила Кориолла.
— Не знаю. Скорее всего, нет. Просто неизбежный.
— Откуда ты, Приск?
— Из Рима.
— Там хорошо?
— Нет ничего лучше Рима, красивее Рима, величественнее Рима, страшнее Рима, — выпалил он.
— Ты хранишь мой браслет или продал? — вдруг спросила она.
— Храню.
Девушка кинулась ему на шею, чмокнула в губы и скрылась в доме.
* * *
— Что скажешь? — спросил на обратной дороге Валенс.
— Кориолла…
— Я не о девчонке спрашиваю. Ты в бабах понимаешь еще меньше, чем в лошадях. Я про усадьбу.
— Вроде хорошая. Стены добротные. Правда, комнат мало. Ну и… у Корнелия сын есть. Он ведь наследует. А дочерям достанется не больше четверти имущества.
— Сын наверняка уйдет легионером служить на двадцать пять лет. За усадьбой пригляд нужен. Кориолла у отца в любимицах, Корнелий наверняка оставит ей по наследству максимум того, что можно оставить женщине. Ну так что думаешь?
— Усадьба хорошая. Но граница близка.
— Вот и я про границу. Но если будет война, и границу отодвинут, усадьба эта вмиг в два, а то и в три раза подорожает. Вникаешь, о чем я?
— Не рано ли ты сговорил ее? — спросил Гай. — Еще два года ждать.
— Торопился опередить, — с усмешкой сказал Валенс.
— Кого?
«Неужели он меня опасается?» — изумился легионер.
— Не догадываешься?
Приск отрицательно мотнул головой.
— Нонний, — подсказал Валенс.
— Что, эта гадина?
