Кука кинулся к столбу, вытащил нож и принялся срезать веревки на запястьях.
— Не сметь! — заорал Нонний. Лицо его, и без того красное, сделалось багровым.
Кука, не обращая внимания на окрик, срезал веревки и подхватил обмякшее тело. Тем временем один из подручных Нонния, подбежав, окатил из ведра Квинта и заодно Куку. Квинт даже не дернулся. Тело его, скользкое от воды и крови, было невозможно удержать.
— Медика! Кубышку зовите! — завыл Кука, падая на колени рядом с неподвижным Квинтом.
Тот не шевелился, лишь изо рта его и из носа текли, будто нехотя, струйки крови.
— А ну пусти! — сказал вдруг кто-то.
Из круга собравшихся выступил белокурый и похожий чем-то на медведя Фронтиан. Его побаивались и легионеры, и центурионы — за совершенно невероятную медвежью силу. Сказывали, был он из германцев, отец его выслужил себе гражданство в одном из рейнских легионов еще при Тиберии. Легионер нагнулся, тронул челюсть Квинта, повел из стороны в сторону. Потом поднял маленькое тело малыша Квинта — со стороны казалось — отец взял на руки ребенка — и заорал:
— Его убили!
Кука все еще стоял на коленях, сжимая в руке нож.
Толпа взвыла. Нонний, ничего, кажется, не соображая, пнул Куку изо всей силы в бок. Фронтиан развернулся и подсек центуриона под опорную ногу. Нонний шлепнулся прямиком в лужу — в розоватую смесь воды и крови, цветом похожую на разбавленное вино.
— Квинт! Квинт! — забормотал Кука, поднимаясь. Его шатало, как пьяного. Он принялся гладить мокрые грязные волосы Квинта, пальцами отирать лицо, еще больше размазывая грязь.
— Оставь его, он мертвый! — сказал Фронтиан.
Нонний вскочил, оглядел стоявших, поднял палку, будто это был меч, и кинулся на легионеров. Те расступились, и Нонний помчался к преторию.
— Держи его! — заорал Кука в ярости.
Легионеры, взревев разом, ринулись вслед за бегущим. Но не догнали — центурион уже скрылся в претории. Тело Квинта Фронтиан понес следом, руки убитого безвольно свисали, голова запрокинулась. Рядом с Кукой очутились Малыш и Тиресий, вскоре вообще весь их контуберний, кроме ушедшего к Наталису Приска, был вместе. Даже Квинт был с ними — только тело его держал на руках Фронтиан, он поднял мертвеца над головами легионеров, и смешанная с водой кровь убитого капала на лица товарищей.
— Харон ждет, — сказал Тиресий.
— Нонний! — вдруг страшно заорал Фронтиан.
Остальные молчали. Толпа перед преторием все росла.
— Нонний! — От крика на шее Фронтиана вздулись жилы.
— Нонний! — Голоса звучали уже хором, яростно.
Но у претория встретил их не центурион, а легат Наталис. Вместе с ним были несколько легионеров и новый трибун-латиклавий, прибывший вместо Адриана, — тощий и надменный мальчишка с темным пушком на верхней губе. Чуть сзади и сбоку стояли Декстр и Приск.
— Молчать! — поднял руку Наталис.
— Он убил Квинта! — заорал Кука.
— Молчать и слушать! — выкрикнул легат. — Центурион Нонний арестован и находится в карцере.
Толпа рассерженно загудела.
— Он в карцере и ждет моего решения! — продолжал Наталис. — Он понесет наказание за учиненную незаконно расправу.
Было ясно, что легат их опередил и, чтобы не допустить неизбежного самосуда, попросту арестовал Нонния.
— Разойтись! — приказал легат. — Убитого передать похоронной команде. Похоронить как военного с почестями.
Толпа начала редеть. Фронтиан опустил руки с телом, и Квинта подхватил Малыш.
«Вот и все… — казалось, кто-то нашептывает это Приску, а не он сам так думает. — Ни суда, ни расследования. Не стало солдата, и нет никому до этого дела… Кроме нас. Но мы не можем сдаться так легко».
* * *
Скарабей на ночь забаррикадировался в пустых комнатах Валенса. Слышно было, как он ходит там тихонько на цыпочках. Потом — как отливает в медное ведро. Скирон был в госпитале, легионеров оставалось шестеро. Валенс по-прежнему отсутствовал. Когда допили первый кувшин неразбавленного вина, Приск вдруг спросил:
— Чего мы ждем? А? Мы позволим этому гаду жить?
Дальше все покатилось само собой — вспышка ярости, мгновенный штурм непрочной внутренней двери, пленение предателя. Легионеры, вдавив Скарабею в зубы кляп и связав ремнями руки, оттащили доносчика в недостроенные солдатские латрины, выломали не только каменное сиденье, но и плиты стока, кирками разрыли утрамбованную землю и положили в эту могилу живого опциона. Скарабей судорожно втягивал воздух через нос, глаза его были страшно вытаращены, застывшие зрачки уставились в лицо Приску. То ли Скарабей считал Приска единственным, кто может дрогнуть и отменить экзекуцию, то ли именно его винил в происходящем. Но только Приск не собирался спасать предателя. Ему казалось — сейчас под плитами он хоронит человека, погубившего его отца. Все шестеро помочились на лежащего и вновь поставили на место камни, залили раствором, установили сиденье.
Вернувшись в барак, легионеры мгновенно прикончили весь и без того небольшой запас хиосского вина. Приск сидел как неживой, расправа не радовала, хотя он ни о чем не жалел, и, если бы они вновь решили зарыть Скарабея, Приск сделал бы это снова. Опцион продал своего центуриона, по его вине погиб Квинт. И, быть может, еще кто-то погибнет — ведь неведомо, чем все кончится, — ни один бунт, пусть даже вызванный звериным нравом центуриона, легионное начальство не прощает.
— Дай два асса, — подсел к мрачно-скучному Приску Тиресий, — принесу еще хиосского. Тебе явно надо догрузиться.
Прежде в поход за вином всегда отправлялся Молчун. Впервые такое предложение поступило от Тиресия.
— Не дам! — вдруг уперся Приск. — Вместе пойдем. Я тоже умею лазать по стенам.
Тиресий странно усмехнулся. Молча кивнул.
Прорицатель провел Приска по улочкам между бараками, но вовсе не к наружной стене лагеря, а к одному из бараков первой когорты. Здесь, безошибочно отыскав нужное окошко, он стукнул в решетку три раза подряд и еще один — после паузы. Окошко отворилось, внутри мелькнул свет. Тиресий протянул два асса и флягу. Послышалось негромкое бульканье, в свете луны мелькнула рука с флягой, Тиресий ухватил флягу, решетка на окне закрылась.
Прорицатель глотнул из горла.
— О, вот он, чистый виноградный сок, не разбавленный дрянной водой! — радостно вздохнул Тиресий и протянул флягу Приску.
Тот сделал пару глотков. Нельзя сказать, чтобы веселье к нему вернулось, но сразу сделалось легче, во всяком случае, противный камень в груди растаял куском льда под напором солнца.
— Расскажи мне, — сказал Тиресий.
— Что?
— Расскажи мне, как все было с твоим отцом.
Приск не помнил, как они очутились на крыше своего барака. Кажется, поставили деревянную лестницу и залезли наверх. Да, наверное, так и было, ведь летать они не умели, и в лагере не держат Пегаса, чтобы закинуть их сюда, наверх, на черепичный конек. Цвели за канабой посаженные не так давно яблоньки, аромат сада делал воздух томительно-пьяным. Друзья сидели на черепичной крыше и передавали друг другу флягу с вином. Приск рассказывал. Все как было — про жизнь свою в Риме, про дом, про отца, про тренировки Мевии, про друга Марка и его брата, про мечты о путешествиях, про Плиния Младшего, про выигрыш. Тиресий внимательно слушал.
