— Столицу даков мы этим летом не возьмем, — ответил предсказатель.
* * *
В восьмой день до календ апреля,
[128]
в Праздник радости, Траян выступил с войсками из Рима. Арвальские братья
[129]
совершили жертвы и принесли обеты Юпитеру Побеждающему, Юноне и Минерве. Потом они молились Отцу-Марсу, Марсу-Победителю, Победе, Фортуне Возвращающей, Матери-Весте, Отцу-Нептуну, Гераклу-Победителю, чтобы император Цезарь Август Траян Германик Нерва, сын божественного Нервы, одержал победу и благополучно возвратился в свою столицу.
Часть войск плыла морем, другая двигалась по суше через Далмацию. Шли в Виминаций. На Дакию надвигалась огромная сила, неумолимая, как рок.
«Рим не может воевать и не может не воевать, — записал в своем дневнике Адриан. — Без войны мы будем хиреть, терять силы и зубы. Рим, матерая волчица, живет за счет войны. Она сильна до тех пор, пока жрет жирную добычу. Мы потребляем, ввозим со всего мира тысячи и тысячи никому не нужных вещей и ничего практически не вывозим. Остается надеяться, что добычи нам хватит надолго. Траян умеет воевать, этого у него не отнимешь».
Адриан любил охоту, но не любил войну. Однако он знал, что в предстоящем походе ему нельзя затеряться, спрятаться за чужими спинами. Ему придется проявить себя, заслужить славу храбреца и почти безумца, снискать любовь легионов и — главное — восхищение Траяна. У Адриана просто нет другого выбора — потому что иначе ему не быть следующим властелином Рима.
А он просто обязан им стать.
Да, первый бескровный бой Адриан проиграл: император отказался идти через Боуты. Но это ничего не значит: еще будет случай проявить себя, еще наступит момент, когда Траян восхитится племянником. Он жаждал этого мига, как умирающий в пустыне жаждет глотка воды. Но он знал, что вожделенного глотка придется ждать месяцы и — быть может — годы. Двадцать лет? Уже куда меньше.
Но все равно при мысли об ожидании его охватывало бешенство.
* * *
В середине апреля Траян уже был в Виминации. Все римские войска пришли в движение. Одна армия во главе с Траяном выступила из Виминация в Ладерату к переправе, Лаберий Максим стоял во главе второй, что двигалась в Понтус.
Император лично в палудаментуме, опоясанный мечом, верхом на великолепном скакуне ехал впереди своего войска. Седые его волосы отливали на солнце серебром.
За полководцем шли его воины сомкнутым строем: впереди аквилиферы несли орлы легионов, следом — сверкали значки конных отрядов. Перед орлами шагали, все в белом, префекты лагерей, трибуны и примипилы. Центурионы, сверкая оружием и знаками отличия, шли каждый впереди своей центурии, фалеры, витые кольца из золота и серебра сверкали на солнце. Вздрагивала земля под четким шагом — римские легионы отправлялись снимать кровавую жатву. Было еще не жарко, в доспехах не душно, и каждый, глядя со стороны на эту четко марширующую, сверкающую сталью, золотом и серебром колонну, на единый организм, созданный из человеческой плоти и железа, на этого монстра, готового все на своем пути сокрушить, уже не сомневался, что Дакия не выдержит и падет к ногам нового принцепса.
Рим пришел в дальние земли, чтобы сделать еще одну страну частью своего мира. Когда римляне приходят, они всюду прокладывают дороги. Прямые, как стрела или копье. Даже если глянуть на такую дорогу с высоты Олимпа, она все равно будет идеально прямой. Они строят крепости и города, форумы и базилики, водопроводы и театры. Если надо, римляне сроют горы.
Вопрос только — как быстро.
И сколько жизней придется за это заплатить.
* * *
Приск ожидал, что их контуберний вызовет к себе Адриан. По слухам, племянник принцепса находился сейчас рядом с дядей в Виминации. Но от Адриана не было известий. Кука утверждал, что центурию Валенса непременно пошлют в разведку, прежде чем начнется переправа основных сил по мосту в Понтусе. Но он тоже ошибся. На ту сторону они выступили как обычный контуберний обычной центурии.
На рассвете, когда вода в Данубии сверкает бледным стальным клинком, Пятый Македонский вышел из временного лагеря близ Понтуса.
Мост сооружал Первый Италийский легион — выстроенные вплотную друг к другу через Данубий баржи были связаны и накрыты досками. Каждую баржу удерживал специальный якорь — сброшенная на дно на канате корзина с камнями. На славу потрудились солдаты, мост стоял так, будто настил лежал на каменном основании, а не на притопленных судах. Сначала по мосту проскакали конные разведчики, и, хотя не в первый раз побывали они на том берегу, пока строили мост, теперь вновь проверили — нет ли поблизости даков. Ведь это такой соблазн — напасть на римлян, как только они начнут переправу. Но нападать здесь было несподручно — место открытое, а если где и были деревья, то их вырубили, пока наводили понтонный мост.
Пятый Македонский переправлялся первым. И хотя на той стороне стрелки и пращники заняли ближайшие холмы, но все равно неприятное чувство незащищенности не оставляло легионеров, пока они шагали по доскам над стремниной. Несколько лодок и две либурны курсировали по реке, наблюдая за переходом войск, готовые в любой момент отогнать варваров, если бы даки отважились напасть на римлян во время переправы.
— Именно сегодня в тот же час войска Траяна переходят реку у Виминация. Здорово придумано. Да? Даки теперь не будут знать, какая из наших армий сильнее, да? И куда мы пойдем! — восхитился Кука хитроумностью Траяна.
Приск кивнул. Вообще говоря, он сомневался, что даки, позволившие разведчикам и передовым отрядам переправиться на свою сторону и, главное, даже не попытавшиеся сжечь понтонный мост, теперь осмелятся что-то предпринять. Действовать надо было раньше. Но у Децебала наверняка свой расчет. Скорее всего, он попросту надеется устроить римлянам засаду в горах, как он это умеет. Ведь именно Децебал истребил солдат Корнелия Фуска. Теттия Юлиана, пусть и не разбил, но так потрепал, что тот вынужден был уйти назад, в Мезию, не добравшись до таинственной столицы даков.
Едва перейдя реку и выставив охранение, солдаты принялись возводить временный лагерь для ночевки. Утром — приступили к строительству крепости. Надежные каменные стены и высокий вал должны были защитить мост — чтобы бесперебойно подвозить припасы и оружие, чтобы в Мезию без помех можно было отправить пленников и раненых. Грохот пилумов об умбоны — так, что дрожь невольно бежит вдоль хребта — вдоль тысяч и тысяч хребтов одновременно.
— Аве Цезарь Август! — рявкает пятидесятитысячная глотка. — Аве! Аве! Аве!
— Нам будет удача, — шепчет Тиресий.
Из палатки выходит наместник Нижней Мезии Лаберий Максим, облаченный в тогу, накрыв по обычаю голову полой плотной белой шерсти. Немолодой, крупный, дородный, сейчас он двигается степенно, хотя при случае очень даже легко вскакивает в седло и мечом машет не хуже молодых легионеров.
