— С официальным визитом?
— Да, он приедет, чтобы отпраздновать совершеннолетие молодого раджи. Мы давно уже спрашивали, примет ли он участие в торжестве, но ответа все не было. Только сегодня стало наконец известно, что он приедет. Сначала состоится совещание на высшем уровне, а потом уже праздничный обед. Но давайте поговорим о чем-нибудь более достойном внимания. Как вы себя сегодня чувствуете, мистер Фарнэби?
— Скажу — великолепно. Я удостоился посещения царственной особы.
— Сюда приходил Муруган?
— Почему вы не сказали мне, что это ваш правитель?
Доктор Роберт засмеялся.
— Чтобы вы не попросили об интервью.
— Я не стал просить об интервью. Ни его, ни королеву-мать.
— Здесь также была рани?
— По указанию своего Внутреннего Голоса. И, будьте уверены, Внутренний Голос направил ее в нужное место. Мой босс, Джо Альдехайд, один из ее ближайших
Друзей.
— Она рассказывала вам, что пытается пригласить его сюда для разработки нефтяных промыслов?
— Еще бы!
— Мы отвергли его последнее предложение менее месяца назад. Об этом вам тоже известно?
Уилл, радуясь, что может ответить на вопрос доктора искренне, признался, что ничего не знает. Ни Джо Альдехайд, ни рани не рассказывали ему о недавнем отказе.
— Моя работа скорее относится к производству целлюлозы, — уже менее искренне заметил Уилл, — а не к добыче нефти.
Они помолчали.
— В каком статусе я у вас пребываю? — спросил наконец Уилл. — В качестве нежелательного чужака?
— Нет. К счастью, вы не торговец оружием.
— И не миссионер, — добавила Сьюзила.
— Или нефтепромышленник — хотя на этот счет вас можно обвинить в соучастии.
— И не разведыватель урановых месторождений, насколько нам известно.
— Все вышеперечисленные, — заключил доктор Роберт, — являются нежелательными лицами первого разряда. Журналисты относятся ко второму. Мы никогда не приглашаем их на Палу, но если таковой случайно окажется здесь, он не подлежит высылке.
— Я бы желал, чтобы мне позволили пробыть здесь как можно дольше, — сказал Уилл,
— Можно спросить, почему?
Уилл поколебался. Как тайный агент Джо Альдехайда и как репортер с неутоленной страстью к настоящей литературе, он хотел бы остаться подольше, чтобы договориться с Баху и заработать год отпуска. Но были и другие причины, о которых можно было сказать открыто.
— Если вы не возражаете против личных признаний, то я скажу вам.
— Валяйте, — позволил доктор Роберт.
— Дело в том, что чем больше я знакомлюсь с жителями Палы, тем больше они мне нравятся. Мне бы хотелось получше узнать вас. А попутно, — сказал он, взглянув на Сьюзилу, — я, возможно, узнаю лучше и себя самого. Сколько времени мне разрешат здесь оставаться?
— Пока вы не поправитесь и не окрепнете настолько, чтобы ехать. Но если вы всерьез заинтересовались Палой, всерьез заинтересовались собой — срок пребывания, наверное, удастся продлить. Или нам не следует этого делать? Как ты считаешь, Сьюзила? Ведь мистер Фарнэби работает на лорда Альдехайда.
Уилл хотел было запротестовать, вновь заявив, что его работа больше относится к производству целлюлозы, но слова застряли у него в горле, и он промолчал. Прошло несколько секунд. Доктор Роберт повторил свой вопрос.
— Да, — сказала Сьюзила, — мы идем на некоторый риск. Но что касается меня... что касается меня, я думаю, стоит рискнуть. Верно? — обратилась она к Уиллу.
— Я считаю, вы мне можете доверять. По крайней мере, я надеюсь заслужить доверие.
Уилл засмеялся, пытаясь обратить все это в шутку, но, к собственному замешательству, почувствовал, что краснеет. За что ему краснеть, негодующе вопрошал он свою совесть. Если он кого-то надувает, так это «Стэндард ов Калифорния». И если Дайпа введет свои войска, какая разница, кто именно получит концессии? Кем вы предпочитаете быть съеденным — тигром или волком? Овечке, наверное, все равно. Чем Джо хуже своих конкурентов? И все же Уилл досадовал, что поторопился с письмом. Ну почему, почему та ужасная женщина не могла оставить его в покое?
Сквозь простыню он почувствовал ладонь на своем неповрежденном колене. Доктор Роберт улыбался ему.
— Вы сможете провести здесь месяц, — сказал доктор, — я беру ответственность на себя. И обещаю, что мы постараемся показать вам все.
— Я вам очень признателен.
— Когда вы сомневаетесь в человеке, — заметил доктор Роберт, — самое лучшее — это допустить, что он честнее, чем вы полагаете. Этот совет дал мне старый раджа, когда я был еще юношей. Ну-ка, — добавил он, обращаясь к Сьюзиле, — сколько лет тебе было, когда умер старый раджа?
— Исполнилось восемь.
— Значит, ты хорошо его помнишь.
Сьюзила рассмеялась.
— Разве можно забыть, как он говорил о себе? «Я в кавычках подобно сахару в стакане с чаем». До чего славный был человек!
— И что за великая душа!
Доктор Макфэйл встал и подошел к книжному стеллажу, стоящему между дверью и платяным шкафом, нагнулся и снял с нижней полки пухлый красный альбом, изрядно пострадавший от тропического климата. — Тут где-то есть его фотография, — сказал он, переворачивая страницы. — А вот и мы с ним.
Уилл взглянул на выцветшую фотографию малорослого индуса в очках и в набедренной повязке, поливающего короткий, приземистый столб из разукрашенного серебряного блюда.
— Что он делает? — спросил Уилл.
— Умащает фаллический символ растопленным маслом, — ответил доктор. — Мой бедный отец так и не смог отучить его от этого обычая.
— Ваш отец с неодобрением относился к фаллосам?
— Нет-нет, — пояснил доктор Макфэйл, — мой отец был за них целиком и полностью. Но к символам относился с неприятием.
— Почему?
— Он полагал, что людям следует заимствовать религиозное чувство прямо от коровы. Понимаете? Он не признавал снятого, пастеризованного или гомогенизированного молока. А главное — не желал, чтобы его консервировали — ни в теологических, ни в литургических емкостях.
— А раджа питал слабость к емкостям?
— Не к емкостям вообще, но к этой вот жестяной консервной банке. Он был неравнодушен к семейному лингаму, высеченному из черного базальта около восьми столетий назад.
— Понимаю, — сказал Уилл Фарнэби.
— Поливая маслом семейный лингам, он осуществлял акт поклонения — выражал свое почтение и восхищение по отношению к возвышенной идее. Но даже наивозвышеннейшая из идей весьма отличается от той космической загадки, которая за нею стоит. И прекрасные чувства, связанные с этой идеей, — как они связаны с непосредственным бытием вышеназванной тайны? Абсолютно никак. Надо сказать, старый раджа все это отлично понимал. Ничуть не хуже, чем мой отец. Он пил молоко прямо от коровы, он сам был этим молоком. Но умащение лингама было традицией, от которой он не мог отказаться. Нет нужды говорить, что никто бы и не стал его отговаривать. Но мой отец относился к символам точь-в-точь как пуританин. Он исправил Гете: Alles vergangliche ist NICHT einGleichnis, Его идеал: чистая экспериментальная наука на одном конце шкалы, и чистый экспериментальный мистицизм — на другом. Непосредственный опыт на каждом уровне, и затем — чисто рациональные утверждения на основе этого опыта. Лингамы или кресты, масло или святая вода, сутры, евангелия, статуи, песнопения — он все это равным образом отрицал.
