Но в сердцевине омерзительной тьмы можно найти Просветление. И следующим шагом этой девочки будет урок о себе, который она неосознанно вытвердит: ведь ей сказали, что, если она не внушит себе обратного, она поймет — ее маленькая душа является также Душой с заглавной буквы.
— И как скоро она усвоит этот урок? Когда она перестанет внушать себе противоположное?
— Возможно, никогда. Многие к этому так и не приходят. Но, с другой стороны, многим удается это постичь.
Он взял Уилла за руку и провел его вглубь храма, во мрак за статуей Просветленного. Пение сделалось более отчетливым; там, едва различимый во тьме, сидел молящийся — дряхлый старик, обнаженный по пояс; он сидел неподвижно, подобный золотой статуе Ами-табхи, только губы его шевелились.
— Что он поет? — полюбопытствовал Уилл.
— Что-то на санскрите.
Семь непонятных слов, снова и снова.
— К чему это упорное бормотанье! Пустая трата времени.
— Не такая уж и пустая, — возразила миссис Рао. — Это приносит известную пользу.
— И не потому, — добавил Виджайя, — что слова значат что-то сами по себе, а просто потому, что вы их повторяете. Пусть это будет «тра-ля-ля», «ом», «кирие элеисон» или «ла илла, илла». Когда вы повторяете «тра-ля-ля» или имя бога, вы всецело поглощены собой. Беда в том, что повторение одного и того же слова может довести вас до состояния полного идиотизма так же, как и до состояния чистейшего осознания.
— Следовательно, вы бы не порекомендовали такой путь той девочке с орхидеями?
— Разве только ей очень захочется. Но пока она подобного желания не испытывает. Я хорошо ее знаю: она дружит с моими детьми.
— Тогда что бы вы ей посоветовали?
— Через годик-другой наряду с другими вещами я бы посоветовал ей то, что мы сейчас увидим.
— Нам предстоит посетить еще одно место?
— Да, комнату медитации.
Уилл проследовал за ним под арку и далее по короткому коридору. Раздвинув тяжелые занавеси, они вошли в просторную комнату с выбеленными стенами и высоким окном слева, которое смотрело в небольшой сад, где росли банановые и хлебные деревья. В комнате не было мебели; на полу были разбросаны несколько квадратных подушек. На стене напротив окна висела большая картина, писанная маслом. Уилл приблизился к ней, чтобы получше рассмотреть.
— Вот это да! Кто художник?
— Гобинд Сингх.
— Что за Гобинд Сингх?
— Лучший пейзажист Палы за всю ее историю. Он умер в сорок восьмом.
— Почему мы о нем ничего не знаем?
— Потому что мы слишком любим его картины, чтобы продавать их.
— Что ж, вы от этого выигрываете, но мы теряем. Он вгляделся в картину.
— Приходилось ли ему бывать в Китае?
— Нет, но он учился вместе с кантонским художником, который жил на Пале. И конечно же, он хорошо знаком с репродукциями ландшафтов Суня.
— Сунь предпочитал писать маслом и интересовался кьяроскуро.
— Да, после того как побывал в Париже. Это было в 1910 году. Он был знаком с Вийаром.
Уилл кивнул.
— Об этом можно догадаться по плотности фактуры. Некоторое время он молча рассматривал картину.
— Почему вы повесили ее в комнате для медитации? — спросил он.
— А как вы думаете, почему? — парировал Виджайя.
— Это то, что вы называете производным подсознания?
— Мы так называем храм. Но здесь — нечто большее. Это — подлинное проявление Души с заглавной буквы в индивидуальном разуме по отношению к пейзажу, холсту и практике живописи. Кстати, здесь изображена лежащая к западу долина. Из этой точки видно, как основные линии исчезают за грядой.
— Что за облака! — воскликнул Уилл. — А какое освещение!
— Такое освещение бывает за час перед сумерками, — пояснил Виджайя. — Только что прошел дождь, и снова показалось солнце, яркое, как никогда. Яркое сверхъестественной яркостью света, косо скользящего под облачным покровом, — последняя, обреченная, предсумеречная яркость, что вырисовывает каждую поверхность, которой коснется, и углубляет тени.
«Углубляет тени», — повторил про себя Уилл, вглядываясь в картину.
Тень от огромного высокого облака, покрывающая всю гору, сгущалась едва ли не до черноты; поодаль падали тени от маленьких облачков. И между тьмой и тьмой ярко сиял молодой рис, алела пышущая жаром распаханная земля, светился раскаленный добела известняк, и роскошно чередовались темные пятна и изумрудный блеск вечнозеленой листвы. Посреди долины стояли крытые соломой хижины, отдаленные и крохотные, но как отчетливо они были видны, как чисто вырисовывались их линии, полные глубокого значения! Да, значения! Но каково это значение — вот вопрос, на который нет ответа.
Но Уилл все же задал этот вопрос.
— Каково это значение? — повторил Виджайя. — Они значат только то, что они есть. То же можно сказать о горах, об облаках, о свете и тьме. Вот почему эта картина — истинно религиозное изображение. Псевдорелигиозные изображения всегда отсылают к чему-то еще, что стоит за вещами, являющимися лишь олицетворением некоей сути, — к некоей метафизической чепухе, к нелепой догме какой-нибудь местной теологии. Истинно религиозный образ всегда значим. Вот почему мы помещаем картины такого рода в комнате для медитации.
— И всегда пейзажи?
— Да, почти всегда. Пейзажи способны напомнить человеку, кто он на самом деле.
— Лучше, чем сцены из жизни Спасителя?
Виджайя кивнул.
— В этом разница меж объективным и субъективным. Изображение Христа или Будды — это отражение впечатлений бихевиориста, истолкованное теологом. Но на пейзаж, подобный этому, вы не станете смотреть глазами Дж. Б. Уотсона и не подойдете к нему с мерками Фомы Аквинского. Вы не просто захвачены сиюминутным переживанием; вас побуждают к акту самопознания.
— Самопознания?
— Да, самопознания, — настаивал Виджайя. — Перед вами не просто изображение соседней долины, но ваша собственная душа и души всех, если брать их существование вне личности. Таинство тьмы; но тьма изобилует жизнью. Откровение света — сияния полно не только пространство меж облаками, не только деревья и трава, сверкают также и хрупкие маленькие хижины. Мы всячески стараемся опровергнуть этот факт, но факт не перестанет быть фактом: человек так же божествен по своей натуре, как и природа, и столь же безграничен, как Пустота. Но это находится в опасной близости от теологии, а никто еще не спасся при помощи доктрины. Держитесь за реальность, держитесь за конкретные факты.
Он указал пальцем на картину.
— Факт — это то, что деревня освещена наполовину, а другая половина таится в тени. Эти горы цвета индиго — это факт, и те, имеющие туманные очертания — тоже. В небе — голубые и бледно-зеленые озерца, а залитая солнцем земля — цвета густой охры. Трава, островок бамбука на склоне — это все реальность, реальность — и отдаленные вершины, и крошечные хижины в долине. Отдаленность, — добавил Виджайя, — они подчеркивают отдаленность, — и это одна из причин, которые делают картину истинным религиозным изображением.
