— Ладно, пошли на кухню — я мясо пожарю с винишком.
— Иди, а я поваляюсь…
— Еще чего — мне одной скучно.
— Вот и поскучаешь. Быстрей соскучишься.
— Ну, пожалуйста, — она нагнулась и стала тереться носом и ухом о мою руку. — Пожа-а-а-луйста! А потом пожрешь мяса и я та-а-а-к загла-а-а-жу!
— Ладно, против лома — нет приема. Встаю…
9
Перед тем, как пойти на кухню, Рыжая набросила халатик и заставила меня натянуть джинсы.
— За столом голыми не сидят, — твердо заявила она.
— Ты у нас таких строгих правил?
— За столом — да.
Я, ворча, поплелся за ней в кухню, на ходу застегивая джинсы, напяленные на голое тело, уселся в той части, которая была комнатой и стал смотреть, как Рыжая, нагнувшись, роется в огромном трех камерном холодильнике. Она выудила пару банок датского пива, принесла мне и сказала:
— На, чтобы тебе скучно не было. Сиди и не ворчи.
Я уже не ворчал. Халатик на ней был такой, что его скорее не было, чем он был… Да, она его и не застегнула. Я вдруг пожалел, что не встретил ее лет пятнадцать назад — нет, не то, чтобы я хотел ее в подруги жизни, и в мыслях не держал — не по Сеньке шапка, — просто… Просто захотелось увидеть ее — помоложе, совсем помоложе, и… Трахнуть, конечно. Интересно, она и тогда была такая заводная-неуемная? Наверное, еще покруче. Зря говорят, что дескать блудливой…
— Блудливой корове — Бог ног не дает, — пробормотал я вслух кем-то переделанную пословицу.
— Еще как дает, — усмехнулась она. — Уж ты-то должен знать.
— Должен. Только…
— Чего только?
— От тебя хотел услышать.
— Зачем?
— Ну… — я задумался, уставясь на банку с пивом, и неожиданно сказал правду. — Знаешь, мне черти сколько лет, а я все никак не могу принять и понять какую-то простую… очень простую вещь, пока не услышу ее от кого-то другого. Или не вычитаю где-то… Так и не научился жить своим умом — вечно нужен чужой. Потому, наверно, и переводчиком стал, что своего ничего нет — вечно нужно высосать из кого-то, как рыбе… этой, прилипале, что ли… Или пиявке… Что-то вроде…
— Господи, как же я их ненавижу!.. — вдруг вырвалось у нее. — И боюсь!
— Кого это? — удивленно повернулся я к ней.
— Пиявок, — помолчав, сказала Рыжая.
— Каких пиявок? — не понял я.
— Обыкновенных. Leeches. Которые кровь сосут.
— Что за бред?..
— Бред? — она как-то невесело усмехнулась. — Может, и бред, но… Ладно, забудь, проехали.
— Странно, — пробормотал я. — Ты, и — боишься.
— Ну, и что тут странного? У всех свои причуды. И страхи… — как-то нарочито небрежно, отмахнулась Рыжая, и эта нарочитость лишь усилила мое удивление. Это действительно сидело в ней.
— Про всех не знаю, а вот с тобой страхи как-то… Мало вяжутся. Ты ведь сильная баба, и страх — вроде как не твой жанр. В тебе, правда, силища есть — и клыки, и когти.
— Это — не во мне, — она задумалась и тряхнула своей рыжей гривой волос. — Не моя… А что, чувствуется?
— Говно вопрос.
— А ты?
— Что — я?
— Не сильный?
— Ты — скажи, — предложил я.
Она обернулась, поглядела на меня, помолчала и качнула головой.
— Не знаю…
— Никакой.
— Как это?
— Да, так. Ни рыба, ни мясо.
— Почему?
— Потому что сила в том, кто весь цельный. Ну… Как бы из одного куска. Не сплав, а чистый продукт, чистая порода. Не надо выбирать ничью сторону
— А ты — не чистый?
— Откуда ж мне быть чистопородным и цельным, родная, — усмехнулся я, — если один дед был еврей-скрипач, а другой — мент бешеный, который бабку под пистолетом выйти замуж за себя заставил.
— Ну, брось, — Рыжая недоверчиво уставилась на меня, забыв про шипящее мясо. — Так не может быть!
— Потому что — никогда? — прищурился на нее я. — Жизнь, Рыжик, — она опять вздрогнула, — иногда выкрутасы, почище книжек выдает.
— Она что — не любила его?
— Любила — не любила, — пожал я плечами. — Боялась она его. Вышла… Мать родилась. Они в городок небольшой перебрались — тоже на Украине. Там его сделали начальником городской милиции. Мать как-то рассказывала, он ее ударил однажды — первый и последний раз в жизни… Ей года четыре было. Она взяла и ушла. Из дому и из города — городок-то, правда маленький был, а они, вроде, на окраине жили… Ну, так он своих молодцев на лошадок посадил — всех, а вокруг города огромные стога сена велел поджечь… Такой круговой факел запылал. Нашли мамочку… Больше он никогда ее пальцем не трогал.
— Четыре года ей было? — недоверчиво переспросила Рыжая. — И ребенок взял и ушел?
— Ты не забывай, чей ребенок… Она же — его дочка, а кровь — не вода.
— Да-а, — протянула Рыжая. — Но ведь и в тебе его кровь. Такая смесь… Она гремучей может оказаться.
— Да не дрейфь, где там, — махнул я рукой и присосался к банке с пивом. — Природа на детках отдыхает. И труба — пониже, и пар — пожиже, словом, отовсюду сливки и в итоге — ни рыба, ни мясо. Ты меня не бойся, — я подмигнул ей, — мы тебя не больно зарежем. Ты благоверного своего бойся — ему хоть сейчас в джунгли, а я так… Как пес-барбос, просто погулять вышел.
— Ему — да, — без улыбки кивнула она. — Но и сам под кролика не коси. Ты тоже одной травкой сыт не будешь…
— Не буду, — подтвердил я. — Мясо дашь?
— Дам, — она отвернулась к плите и взяла бутылку красного. — Все дам. Не гони лошадей, дай приготовить. Возьми еще пива в холодильнике, у меня руки заняты…
— А вискаря?
— Возьми, что душа желает. Только не напивайся — жалко время терять на пьянку…
— Это — да, — кивнул я, вставая, и решил, и вправду, взять только пиво.
10
— Вот так, та-а-ак, — протянул я, взял книгу и рассеянно повертел в руках. Из нее выпала дорогая кожаная закладка. — Сюрприз за сюрпризом… Ты, оказывается, почитатель моего таланта? В смысле, не моего, конечно, а его… Хотя свое дело и я сделал неплохо, а?
— Да, — кивнула она. — Он тоже так считает. Говорил, что у тебя рука набита. Говорил, — она как-то недобро усмехнулась, — что вообще-то стоит тебя нанять лично, чтоб ты переводил для него одного…
— Мысль интересная. Но он мне льстит. Откуда ему знать, какой я переводчик? Чтобы судить о моей работе, нужно сравнить с оригиналом — нужно прочесть на родном языке…
