Через какое-то время мы настигли головную лодку отряда. И вдруг Иван почему-то решил уступить нам дорогу. Он резко погрузил весло в воду и стал табанить, уходя к левому берегу. Конечно, мне следовало немедленно повторить его маневр, но очень уж было жалко набранной с таким трудом скорости. Поэтому вместо того, чтобы задуматься, почему это старший группы ни с того ни с сего сошел с дистанции, мы с моим напарником спокойно промчались мимо. И, как выяснилось, очень даже зря. Стоило нам пролететь вперед еще метров сто, как впереди мы услышали шум самого настоящего речного порога.
— Хан, к берегу! — успел крикнуть я, но узбек снова впал в ступор. А лодочка, подхваченная словно с цепи сорвавшимся потоком, пулей неслась на камни. Когда-то, лет десять тому назад, мне доводилось проходить пороги. Вот только делал я это на туристической байдарке с наглухо задраенным кокпитом. Теперь же нутро нашего каноэ было гостеприимно открыто речной воде, которая уже начала захлестывать внутрь. Ну и наконец главное — перед прохождением порога его принято просматривать. Мы же, наоборот, ринулись туда на полной скорости, как бык на тореадора. Вот только соотношение сил у нас было прямо противоположное. Поэтому не прошло и минуты, как наша лодочка врезалась в камни, и нас с Ханом вышвырнуло из нее, словно пару горошин из консервной банки. Мой напарник немедленно ушел под воду, вынырнул и снова ушел. Я бросился следом. Теперь ревущий поток уже не казался безобидным лесным ручьем. Он швырял меня из стороны в сторону, молотил о камни и вообще делал со мной все, что хотел. В иной ситуации я, пожалуй, уже начал бы прощаться с жизнью. Но сейчас меня почему-то больше волновала судьба узбекского водолаза, голова которого то и дело мелькала на поверхности и вновь уходила вниз, будто Хан был не человеком, а поплавком некой исполинской удочки, на которую подцепили соответствующую по размерам гигантскую рыбину. Я не знал, сколько продержится в воде мой напарник, но, несмотря на все усилия, приблизиться к нему никак не удавалось. При этом постепенно я и сам начал уставать. Все тяжелее было выныривать на поверхность, чтобы глотнуть хоть немного воздуха. Однако вместо того, чтобы повернуть к берегу, я продолжал гнаться за узбеком.
Беда была в том, что теперь я окончательно потерял его из виду. Это могло означать только одно: Хан выбился из сил и позволил потоку утащить себя под камни. Тогда я стал вертеться из стороны в сторону, надеясь разглядеть где-нибудь маленькую бритую голову, но вместо этого сам пропустил серьезную угрозу для жизни. Огромный валун возник на моем пути словно ниоткуда. Хотя на самом деле он, конечно, лежал здесь веками, а я сам, увлекаемый потоком, вылетел на него как снаряд из пушки. К сожалению, по сравнению с камнем я оказался очень хрупким снарядом, поэтому когда река с размаху влепила меня в гранитный лоб валуна, ему ничего не сделалось. Зато из моей груди разом вышибло весь воздух, после чего я медленно ушел под воду. И тут моя рука наткнулась на что-то странное — не то на густые морские водоросли, которым здесь неоткуда было взяться, не то на еще более невероятное в таком месте ватное одеяло. И вдруг до меня дошло, что у меня в кулаке зажат узбекский халат Хана. Это открытие разом вернуло меня к жизни. Я стал барахтаться изо всех сил, скреб ногами, руками, локтями. Цеплялся за все, что попадалось мне на пути, и в конце концов смог подобраться к берегу. Мало того, я выполз не один. Каким-то образом мне удалось вытащить вместе с собой потерявшего сознание узбека. Увы, на этом мой организм истощил все внутренние резервы, и, вместо того чтобы оказать напарнику первую помощь, я самым примитивным образом вырубился.
Мой приход в сознание сопровождался странным ощущением, что кто-то перекладывает меня с места на место.
— Легче, легче кантуй! — распоряжалась какая-то строгая и, судя по голосу, незнакомая старуха.
— А я что делаю? — обиженно пробасил ее неизвестный помощник.
— А ты его как колоду вертишь! Все, положи на сундук и убирайся!
— А магарыч?!
— Чего?! — возмутилась старуха и тихонечко забубнила себе под нос: — Напросился леший-хрыч на старухин магарыч. От того магарыча отвалилось у хрыча!
— Все, все! Ухожу, только не колдуй, — взмолился неизвестный и тяжело затопал по скрипучему полу.
Старуха ехидно захихикала.
Я чуть-чуть приоткрыл глаза и успел заметить промелькнувший мимо меня мохнатый, но почему-то зеленый, словно поросший густым свежим мхом, бок. После чего услышал, как скрипнула, открываясь, дверь, и вскоре шаги затихли.
— Никак очнулся, милок! — вдруг воскликнула бабка, и передо мной немедленно возникло невероятно уродливое лицо с выпяченной губой, растущим снизу вверх, кривым, как турецкий кинжал, зубом и изгибающимся ему навстречу крючковатым носом. От неожиданности я чуть не грохнулся с лежанки и во все глаза уставился на свою уродливую спасительницу. Она, как ни странно, ничуть не оскорбилась такому невежливому поведению. Наоборот, весело и задорно рассмеялась, да так, что на всех полочках, приступочках и подоконниках избушки стали мелодично и красиво позвякивать многочисленные разноцветные склянки. А еще, пока старуха смеялась, она вдруг незаметно сменила облик, превратившись из древней страхолюдины во вполне симпатичную, хотя и изрядно пообтертую жизнью бабку. Конечно, в рекламу молочных продуктов «Хорошо иметь домик в деревне!» ее бы не взяли, но если бы слоган компании звучал: «Круто иметь землянку на Колыме!» — эта пожилая леди подошла бы к нему как найденная.
— Ты уж извини, парень, что я тебя зубом стращала! — обратилась ко мне бабка. — Страсть как люблю попугать новеньких!
— Кого попугать? — на всякий случай переспросил я.
— Ну-ну, не придуривайся! — миролюбиво усмехнулась старуха. — От тебя ж защитниками за версту разит. Даром что ты у них недели не прослужил.
— Да уж! Недели нет. Пока всего сутки, — согласился я.
— А трое не хочешь? — ехидно спросила бабка, и глаза ее озорно заблестели.
— Я что, столько был без сознания?!
— Догадливый! — одобрила старуха. — А как меня зовут, сможешь сказать?
Бабка явно потешалась. Мне тоже почему-то было в этой избушке легко и весело. Даже несмотря на то что я понятия не имел, в какую глушь меня занесло, куда подевались мои новые товарищи, и все это при том, что я почти наверняка знал, что за мифический персонаж передо мной находится.
— Надо полагать, вы Баба-яга, — осторожно высказал я предположение.
— Молодца! Ай молодца! Точно! Она самая и есть! Баба Пятая, Яга Смоленская, Костяная нога Калужская! — бодро перечислила старуха свои то ли титулы, то ли регалии и протянула мне деревянную плошку с какой-то бурдой. — На вот тебе за сообразительность! Как раз вливать в тебя собиралась. Да ты сам проснулся.
Содержимое посудины напоминало взбитое блендером авокадо, только малость пожиже, и пахло от него не то ядовитыми грибами, не то затхлым лесным болотом. Я невольно напрягся.
— Узнаю людскую породу! — заулыбалась бабка. — Уж сколько дней ты у меня хлебал это пойло, как миленький. Считай, с того света на нем выбрался, а как своими глазами увидел, так и запарился.
