— Терпение, — обращаясь непонятно к кому из нас, произнес он, — это редкая добродетель.
Ответа на это заявление у меня тоже не нашлось. Поэтому я просто надавил на газ. А девица как ни в чем не бывало вынула из зеленого замшевого футляра мобильный и стала куда-то звонить.
— Алло, Серый? Привет! — произнесла она в трубку. — Да, отловили… Да. Все целы.
Похоже, собеседник был в курсе ночной охоты, с которой возвращались мои пассажиры.
— Слушай, Серый, организуй-ка мне небольшую проверочку. Минут через десять. Сможешь? — Девица разговаривала таким тоном, что я почему-то не сомневался в том, что Серый сможет сделать все, что бы она ни попросила. Во всяком случае, будет очень стараться. Я бы точно старался. И дело тут было даже не в уникальной красоте девушки. На мой вкус, кстати, она казалась чуть-чуть большеротой. Типа Джулии Робертс, но с какой-то южной примесью. Причина крылась в другом. Есть люди, которым почему-то очень трудно отказать. В их интонации, в том, как они на вас смотрят, имеется нечто, сразу объясняющее, насколько важно, чтобы то, о чем они просят, было сделано. Более того, сделано именно вами, а не кем-то другим. Самое ужасное, что уже после того, как вы даете согласие, действие этой магии зачастую прекращается. И вы сами себе не можете объяснить, зачем и отчего согласились делать то, о чем вас мгновение назад попросили. Но идти на попятный уже поздно и некрасиво. Поэтому вы даете себе обещание больше не попадаться на такую удочку, и тем не менее ловитесь на нее и в следующий раз, и еще, и еще… И так до бесконечности.
Поблагодарив Серого (как я и предполагал, тот пообещал сделать все, что в его силах), девица спрятала телефон, и остаток поездки мы провели в полном молчании. Впрочем, мне к подобному не привыкать. Среди моих пассажиров вполне хватает типов, рядом с которыми волей-неволей научишься изображать из себя немого. Здание, к которому мы подъехали, оказалось старым жилым домом в районе Нового Арбата. Никогда не смогу запомнить названия всех тамошних переулков. Их столько, и переходят они один в другой так причудливо, что в результате вид Москвы сверху напоминает гигантскую паутину, сплетенную знатно обкурившимся пауком. Единственным достойным упоминания фактом, сопровождавшим наше прибытие, было то, что около дома оказалось свободное место для парковки. В центре столицы, переполненной машинами, как огурец семечками, такое случается крайне редко. Впрочем, по дороге к подъезду меня поджидало еще одно небольшое приключение. Я бы даже сказал — маленькое, но чрезвычайно злобное и шумное. Неизвестно откуда мне под ноги выскочил карликовый четвероногий уродец, которого можно было запросто счесть наглой крысой, если бы не громкий, заливистый лай, из-за которого эту шавку все же следовало отнести к собачьему племени. Так уж получилось: я твердо уверен в том, что настоящая собака должна быть большой. Вовсе не обязательно грозной и зубастой, но такой, чтобы ее размеры вызывали уважение. Еще со времен чтения детских книжек я привык воспринимать собаку как четвероногого друга, а карликовые, мелко трясущиеся истеричные существа в качестве друзей меня никогда не привлекали. Этот же уродец вел себя как классическая бабулька на проходной женского студенческого общежития, увидевшая особь мужского пола. Понятия не имею, чего от меня хотела эта тявкалка, но угомониться она не могла. Мне же необходимо было следовать за моими пассажирами, которые быстро покинули машину, извлекли из багажника тюк с Костлявым и преспокойно направились к подъезду.
Самым разумным показалось посчитать собачку футбольным мячом и отправить ее точным ударом в левый верхний угол арки ближайшего двора. Но родители всегда учили меня, что нехорошо обижать маленьких. В то же время просто проигнорировать этот комок злости на ножках и отправиться своей дорогой не представлялось возможным. Шавка скалилась, подпрыгивала, бросалась под ноги и еще десятком способов не давала себя обойти. Наконец я предпринял абсолютно идиотский для постороннего наблюдателя, но совершенно гениальный в моей ситуации маневр. Прижавшись спиной к машине, я сначала присел, а потом и вовсе с ногами взобрался на капот. Моська возликовала. Наверное, ей еще ни разу в жизни не удавалось загнать наверх такого здоровенного кота. Однако я все же был умнее, чем кот. Потому как не стал дожидаться, пока шавка проголодается, соскучится по хозяину, увидит настоящую кошку или уберется восвояси по каким-то еще важнейшим собачьим делам. Я просто с силой оттолкнулся от капота и, перепрыгнув злобное создание, оказался на пороге нужного мне подъезда. Однако едва мои ноги с глухим ударом коснулись асфальта, лай прекратился. Я невольно оглянулся и, признаться, был готов к тому, что шавка, оскорбленная интеллектом своей добычи, решила заткнуться и в тишине подкрасться ко мне, чтобы доказать свое превосходство зубами. Но, к моему удивлению, улица оказалась совершенно пустой. Моська, появившаяся ниоткуда, также бесследно сгинула в неизвестном направлении.
Подъезд был темным, обшарпанным и, судя по запаху, не самым чистым. Пассажиров внизу не обнаружилось, и, значит, мне предстоял путь наверх. К счастью, здесь имелся лифт. Его проволочная шахта исполинской птичьей клеткой возвышалась посреди лестничного колодца, а массивная железная дверь поразительно напоминала тюремную. Однако, сколько я ни давил на обугленную пластмассовую кнопку, вызвать кабину так и не удалось. Пришлось карабкаться наверх по ступенькам, выщербленным и осыпающимся, как древние каменные блоки, из которых сложены египетские пирамиды. Я не очень-то понимал, куда и зачем лезу. Дом выглядел незаселенным. Поэтому в какой-то момент я решил, что меня попросту надули. Так сказать, даром воспользовались моим простодушием и машиной. Однако на пятом этаже передо мной вновь забрезжила надежда. Вернее, забрезжил свет, льющийся из оставленной открытой высокой двухстворчатой двери. Шагнув внутрь, оказался посреди просторной, совершенно разоренной прихожей.
— Прошу прощения! У нас ремонт, — известил появившийся из длинного бокового коридора Антон Павлович. — Прежний офис сгорел. Серый не закрыл клетку с фениксами. Пришлось временно перебраться сюда. Чаю?
Вскоре мы с Чеховым сидели на бывшей коммунальной кухне и пили горячий чай. Мне досталась высокая, чуть надтреснутая чашка с раструбом. Вся в аляповатых цветах. Чехов же изящно подносил ко рту тонкий стеклянный стакан в мельхиоровом подстаканнике. Такая посуда попадалась мне разве что в детстве в поездах дальнего следования. Впрочем, в те годы любая поездка казалась увлекательным событием, которое непременно принесет встречу если не со сказочными чудесами, то, по крайней мере, с незабываемыми приключениями. Сейчас это чувство возникло вновь и, надо сказать, было вполне уместно. Открылась дверь, в комнату зашла уже знакомая девица. Она успела переодеть джинсы и футболку и теперь была в шортах и безрукавной маечке. Тем не менее и в этих вещах, как и в прежнем наряде, преобладали оттенки зеленого.
— Заходи, Вася! Присаживайся! — пригласил девушку Чехов. Впрочем, теперь, при более ярком, чем на улице, освещении, я понял, что слово «девушка» подходит к новой знакомой так же плохо, как и мужское имя Вася. Передо мной была зрелая женщина. Зрелость заключалась не в фигуре. Ее тело казалось весьма изящным, если не сказать спортивным. И в движениях не было той возрастной тяжести, которая отличает даже следящих за собой дам после того, как им исполнится тридцать пять или сорок. Кожа Васи также выглядела прекрасно. Ни сеточек в уголках глаз, ни намечающейся дряблости на шее, ни проступивших вен на руках или икрах. Короче говоря, все в ней было воплощением здоровья и молодости. И все-таки, сам не знаю по какой причине, я был твердо уверен, что женщине, на которую я смотрю, в лучшем случае за сорок, а возможно, уже и под пятьдесят. Наверное, можно было наплести что-то про незаурядный ум или особенную мудрость, светившиеся в ее бездонных глазах. Но это было не так. Глаза и впрямь оказались бездонными, светло-карими с прозеленью и совершенно по-детски блестящими. У взрослых такого блеска просто не бывает. Что-то меняется с возрастом то ли в составе, то ли в строении роговой оболочки. У женщины блеск был, но прочесть что-либо по этим огромным, манящим, словно гипнотизирующим очам было совершенно невозможно.
