Почему-то большинству людей кажется, что упавшая на землю букашка не испытывает никакой боли. Сколько раз бывало так, что человек легким щелчком сбивал с себя заблудившегося на его ноге муравья или сбрасывал с плеча безобидного паучка и при этом считал, что поступил гуманно. Мог ведь и раздавить. В этот день я понял, что даже насекомым известно, что значит жесткое приземление. Во всяком случае лично я в полной мере ощутил, насколько оно болезненно, когда вместо прохладной поверхности реки угодил в проплывающую по ней деревяшку. Ночь сразу же стала темнее и траурнее. Высыпавшие на небесах звезды засияли ярче и тожественней. И только я, хрустнув хитином вместо косточек, вытянулся на поверхности своей импровизированной погребальной ладьи, позволяя неторопливым речным волнам скорбно нести меня к последнему пристанищу ожидающей меня комариной Валгаллы.
Кстати, путь туда занял мало времени. Во всяком случае, когда я открыл глаза, вокруг все еще было темно. Моя ладья покачивалась из стороны в сторону, но теперь по бокам от нее был уже не непроглядно черный лес, а просторный дол, расцвеченный многочисленными яркими кострами, вокруг которых пировали могучие древние воины. Я с достоинством поворачивал голову то вправо, то влево, сдержанными кивками приветствуя своих новых братьев, и ждал, когда легкое касание пристани даст мне знать о том, что мое последнее путешествие окончено. Так оно и случилось. Только вот касание вышло несколько жестче, чем я ожидал. Скорее, его следовало назвать сильнейшим ударом, от которого ладья перевернулась, и я разом погрузился в обжигающе ледяную воду. Это купание было, прямо скажем, не совсем тем, чего я ожидал, зато оно как нельзя лучше промыло мои мозги, благодаря чему я с опозданием осознал: погребальная ладья — это не более чем кусок сосновой коры; водная гладь, по которой она плыла, уместилась в обычном походном ведре; и наконец, до настоящей Валгаллы мне все еще так же далеко, как Оксане Робски до Нобелевской премии по литературе. Тем не менее воины вокруг были абсолютно настоящими, хотя к людям они явно никакого отношения не имели. Будь на моем месте Рональд Руэл Толкиен или хотя бы Ник Перумов, уж они-то наверняка сумели бы поименно назвать большинство из сидящих у костров существ. Я же просто перелетал от одного бивака к другому, дивясь извращенному чувству юмора волшебной природы, создавшей эти невероятные туловища, лапы и морды, а также вынюхивая очередную порцию нектара, поскольку возвращение из мира мертвых одновременно обратило меня к такой прозе жизни, как банальный голод.
К сожалению, большинство собравшихся здесь нелюдей предпочитало питаться мясом. В принципе ничего удивительного в этом не было. Вернись я к человеческому облику, мне бы тоже больше пришелся по вкусу не какой-то там цветочный сиропчик, а кусок свежезажаренной на костре дичины. Однако я все еще оставался комаром и мог только порадоваться, что мне не достался организм, который предпочитает поддерживать свои силы дождевыми червями или личинками жука-короеда. После получаса бесплодных поисков и пары неудачных попыток заменить положенный мне нектар глотком забродившей медовухи я внезапно уловил весьма соблазнительный аромат. Еще не понимая, что именно меня так влечет, но будучи твердо уверенным, что оно будет съедобно, я стремительно полетел навстречу этому божественному запаху и вскоре оказался перед роскошным шатром, окруженным тремя кольцами стоящих плечом к плечу воинов. Впрочем, вооруженное до зубов оцепление и парочка патрульных упырей в небе — это не совсем то, чем можно остановить маленькое голодное насекомое. Стража и ойкнуть не успела, как я уже миновал трижды неприступный кордон и очутился в походном раю, щедро убранном самыми разнообразными экзотическими растениями. Недолго думая, окунулся в ближайшую чашечку, а учитывая мои нынешние размеры, чуть ли не в целую ванну огромного красного цветка, и вдоволь напился густой ароматной жидкости, напоминающей по вкусу круто заваренный каркаде. Это было нечто. Я сразу же вспомнил бесподобную поездку в Египет, где мне довелось целую неделю расслабляться в клубном отеле, чья территория была вдоль и поперек унизана такими же цветами. Похоже, что владелец шатра, в который я залетел, также был родом с юга или с юго-востока.
Правда, его апартаменты, несмотря на палаточный тип жилища, смотрелись куда шикарнее того, что я когда-либо смогу себе позволить. Начать с того, что ткань шатра оказалась чистым шелком. Пол устилали персидские ковры и шкуры более или менее известных мне животных. Поверх них на небольшом возвышении теснились сплошь золотые и изредка серебряные блюда с самой невероятной снедью. Пловы, жаркое, фрукты, лепешки, сладости. Изобилие, собранное на этом дастархане, могло одновременно служить как залом славы какого-нибудь восточного шеф-повара, так и комнатой пыток для человека, сидящего на низкокалорийной диете. Однако ни гастрономическими, ни прочими сокровищами диковинное убранство шатра не исчерпывалось. На мой взгляд, самой удивительной его деталью было огромное, кряжистое, расходящееся у основания на шесть-семь равноценных стволов дерево. Вершины этого исполина я не видел. Она терялась где-то за пределами опирающегося на него шатра. При этом каждый ствол в отдельности нес еще и свою собственную дополнительную функцию. На одном было собрано всяческое оружие. Между двумя другими растянули большой прямоугольный кусок чьего-то меха. Четвертый ствол служил банальной вешалкой для одежды. Пятый вроде бы тоже. Хотя то драное рубище, которое на нем висело, выглядело, скорее, не одеждой, а нелепой грязной тряпкой, невесть как оказавшейся в этом царстве роскоши и комфорта. И тем не менее именно при виде этого предмета у меня почему-то возникло стойкое ощущение дежавю. Я ни минуты не сомневался в том, что ранее уже сталкивался с этой вещью. Вот только где и когда? Заинтригованный своим открытием, я приблизился к рубищу и только-только собрался его подробно изучить, как в шатер вошли двое: суровый, одетый в длиннющую холщовую рубаху былинный старец, а с ним развеселый молодой ухарь в тельнике и галифе. В молодце я с трепетом узнал самого Перуна.
— Ну что, братуха, — весело обратился глава старославянского божественного пантеона к своему спутнику. — Как те наше воинство? Внушаеть?!
— Ничего так орава, — согласился старец.
— Да ладно те, Велька! Чего ты гонишь? «Ничего»… Уж полторы тыщи лет такой ватаги не собирали! И, промежду прочим, не без твоего, братка, участия!
«Не может быть! — вскинулся я, не веря своим ушам. — Велька… Братка… Это что же получается, Перун с Велесом разговаривает?!» Я так разволновался из-за своего открытия, что даже рискнул высунуться из складок рубища, в котором спрятался, едва боги вошли в шатер. Очень уж захотелось получше рассмотреть самого главного босса Общества, о котором было столько разговоров, что я и сам поверил: если кто-то сможет разрулить нынешний кризис, то только он — Велес Великий и совсем не Ужасный. Увы, осмотр получился весьма беглым! В том смысле, что едва я уставился на Велеса, как на меня уставился Перун. В результате пришлось срочно бежать, лететь, падать, крутиться, закладывать виражи — и все это под яростные хлопки рассвирепевшего божества.
— Нет, ну чтоб тебя, а?! Бог я или не бог! Почему даже в моем шатре от комаров спасу нет?!
— Да ладно тебе, уймись! — попытался утихомирить брата Велес. — Ты лучше скажи, откуда у тебя тут чинара взялась?
