Батюшка задумался.
– Точно не скажу, чада мои, а только около одиннадцати вечера точно было. А побег он к Онучу – это я наверное знаю, потому как он сам сказал. Бегу, мол, к Онучу, поскольку влип, мол, я по самые уши.
Илья и Добрыня сердечно распрощались с попом и вышли за ограду.
– И что теперь? – поинтересовался у Ильи Добрыня.
– А я знаю? – вопросом на вопрос ответил Илья.– Думать надо.
Они остановились у какого-то кабака и присели в тени каштана на декоративный валун.
– Был я как-то в одной реальности,– решительно начал Добрыня.– Познакомился с одним пареньком. Неказистый мужичок, но умничка редкостный. По сыскному делу работал в Москве на Трубной площади. Так он, стервец, целую науку придумал следственную. Дудукция называется.
– Какая такая дудукция? – заинтересовался Муромец, переводя загоревшийся надеждой взгляд с вывески кабака на приятеля.
– Это он сам так ее назвал, потому как размышлял он над преступлениями, на трубе играючи.
– Трубы-то у нас и нет,– мрачно пожаловался Илья.
– Да труба тут ни при чем, тут дело в деталях.
– Ну так не томи, сказывай, ирод, за твою дудукцию.
– Значит, так. Надо, говаривал он, деталей тех понабрать до кучи, изучить их внимательно, а там и ответ сам придет.
Илья разочарованно почесал в затылке:
– Не понял ни рожна. По-русски давай.
Добрыня рассердился так, что даже вскочил на ноги:
– Что тут понимать! Тут главное дудуктивный талант иметь. У меня его, правда, нет, это проверено, а за тебя сейчас выясним. Вот смотри. Пустая кружка– это раз, бочка – это два, похмелье – это три. О чем думаешь?
– О медовухе,– автоматически ответствовал Илья, почесав переносицу.
– Молоток! Я именно ее, сердешную, в виду и имел.
– Давай еще.– Глаза Ильи вспыхнули. Свои многочисленные таланты он лелеял и холил.
– Пустая кружка – это раз, пивная бочка – это два, похмелье – это три. О чем думаешь?
– О медовухе,– решительно и моментально ответствовал Илья.
– Почему о медовухе? – грустно опустил руки Добрыня.– Бочка-то пивная, балда.
– А-а, ну да,– задумался Илья.– Ежели так, то оно, стало быть, эвон как. Занятно. Давай еще.
– Пустая кружка – это раз,– медленно чеканил Добрыня.– Квасная бочка – это два, нет похмелья – это три. О чем думаешь?
Илья напряженно задумался, потом тяжело вздохнул, встал на ноги и ласково обнял Добрыню за плечи:
– Ты, Добрынюшка, на меня, милый, не гневайся, но опять же она самая и выходит.
Добрыня проследил за взглядом Ильи и печально кивнул:
– Не переживай, Илюша, у меня те же выводы.
Друзья решительно перешли улицу и спустились в подвал.
В подвале было прохладно. За дубовыми столами сидели немногочисленные посетители.
В центре зала сидела группа злыдней, на богатырей пьяно и неприязненно покосившихся, но от комментариев разумно воздержавшихся. В дальнем углу в полумраке расположилась о чем-то шепчущаяся небольшая компания залетных леших и водяных разного возраста и масти. Тройка гномов-туристов, довольно покряхтывая у стойки бара, дегустировала экзотические лукоморские напитки. Судя по количеству пустых кружек, гномы были азартными экспертами.
Остальные посетители расположились поодиночке или парами. Друзья выбрали столик у стены почище. Стратегически они расположились удачно: ближайший клиент – молодой торговец с сабельным шрамом на щеке – сидел аж за два стола до них, и слышать их разговор было некому.
Хозяин подвала, хмурый, седой и горбатый див, небрежно швырнул им на стол две кружки и поставил две крынки с холодной медовухой. Потом посетителей узнал и сразу сходил за третьей крынкой.
– От заведения,– буркнул он, дополняя сервировку стола тарелкой с фисташками.
Друзья залпом опорожнили по первой кружке и уже без спешки налили по второй.
– Уйду я,– много позже изливал душу Илья соратнику.– Вот допью – и тут же рапорт на стол. Стар я стал, не та хватка. Да и что за жизнь собачья, служишь-служишь, а спасибо не скажут. Звание зажали, наградой обошли. Баранов вона всю грудь себе побрякушками увешал. Так вот помрешь ненароком, а что по себе оставишь? Ни семьи, ни дачи. Изба и то служебная. Так что ли, Добрынька?
Добрыня пожал могучими плечами:
– А кто мне всю жизнь про честь богатырскую пургу гнал? Про Русь вековечную, про службу за идею? Али лукавил?
Илья горько усмехнулся:
– Кабы люди честью чинились, нам бы разгулов не пришлось укорачивать. Не честь ноне в чести, а власть да золото. А главное удовольствие – в душу кому-нибудь плюнуть да сапогами коваными плевок тот в душе и растереть. Гедонизм, ети его глобализацию. Слышь, Добрынь, набью-ка я морду торговцу этому со шрамом на роже.
– Пошто? – вяло удивился Добрыня, оглядываясь.
– Да он, сволочь, от медовухи нос воротит, одной горилкой питается.
Свое намерение мизантропично настроенный Илья осуществил бы скоро и в точности, но тут в подвал резво спустился трезвый Хохел. Оглядев помещение маленькими поросячьими глазками, он приветственно кивнул юному торговцу со свежей царапиной на щеке, отыскал взглядом богатырей, облегченно хмыкнул, подошел и, цепко ухватив седьмую уже по счету на столе крынку, сделал несколько громких, жадных глотков.
Настроение Ильи резко изменилось.
– Пей, дурашка, пей, милый. Последний пьющий платит.
Хохел подавился и закашлялся, испуганно отставляя крынку в сторону.
– Шутит он,– мрачно заметил Добрыня.– Он сегодня весь день шутит. Пей, дружище.
– Какой день! – возмутился Хохел.– Вечер на дворе. В отряд пора.
– Пошли,– легко согласился Илья и, бросив на стол пару золотых червонцев с молотобойцем на фоне восходящего солнца, встал.– Воздуха хочу!
Они вышли на улицу. Вечер действительно наступил – ранний, свежий и приятный русскому сердцу.
У обочины мостовой стояла привязанная к едва ли не двухметровому чертополоху лошадь, запряженная в груженный снедью воз.
– Садись, побратимы,– царственным жестом пригласил богатырей Хохел.
– Квасок,– хмельно обрадовался Добрыня, вытягивая из повозки бочонок, вышибая затычку и оглядывая поклажу в поисках подходящего сосуда.
Хохел недовольно поморщился, но, придушив жабу, посоветовал:
– Так пей, чай, не барин.
– Не барин,– согласился Добрыня, примеряясь и ухватывая бочонок поудобнее.– Княжеского рода я.
– Стоять! – неожиданно взревел Илья. Добрыня покорно застыл. Подобные команды Ильи, да еще произнесенные столь вежливым тоном, слишком часто спасали ему жизнь, чтобы их игнорировать. Квас тоненькой струйкой бежал на мостовую.
