Станислав поморщился. Ему не нравился исходящий от парня запах. Здесь витала смесь пота, проливаемого во время ежедневных тренировок, и амбре, испускаемого кожаной робой, поверх которой Первыня носил кольчугу.
– Друг мой, сейчас от меня вышла женщина. Персиянка в глухом наряде. Проследи, вызнай, где остановилась, расспроси, с кем она. Все, поспешай!
Дружинник коротко кивнул и затопал к выходу. Звякнули защитные пластины, нашитые на штаны. Замелькали старые, но крепкие сапоги с высокими голенищами.
Оставшись в одиночестве, боялин уселся за столик, открыл мешок. Благородно блестящее золото подняло настроение, а неудача, постигшая ловеласа в самом начале флирта, забылась. Следовало правильно распорядиться сведениями, полученными от посланницы персиянского шаха.
«Кому война, а кому и мать родна, – припомнил пословицу Драндулецкий. – Пусть мозговский князь узнает о набеге. Моя задача – использовать знание здесь и сейчас. Идти к Световару? Да ну его во все стороны! Я стану спасителем Тянитолкаева. Я буду его князем!»
Была маленькая проблемка: Станислав не терпел насилия и боялся умереть, а война, как известно, мероприятие богатое на это дело… Поджав губы, Драндулецкий выругал себя за мягкотелость. Правильно организовав ополчение, он останется в тылу, а то и за городскими стенами. Или за валом. Тут уж надо смотреть, откуда пожалуют мангало-тартары. Дикая орда встретится с хищным умом боялина-избавителя. Станислава Великолепного. Да, да, да!.. За это следовало выпить.
Драндулецкий наполнил кубок, потянулся к отложенной на атласную подушку лютне.
В комнату вбежал запыхавшийся Первыня.
– Сбегла! – Он потряс темными тряпками. – Зашла за угол и как сквозь землю провалилась!
– Друг мой, ты пьян? – нахмурился боялин.
– Трезвее покойника!
Дружинник уронил тряпье на пол. По сарацинскому узору Станислав узнал паранджу Гюльнары. Ловка, чертовка персиянская!
По этому поводу тоже следовало выпить, причем как можно скорее.
* * *
Шагая к обиталищу волхвов, Старшой раздумывал, верно ли он поступил, начав называться князем Задолья. Ложь, изобретенная под страхом быть расстрелянным, оказалась удачной. Иван откопал в завалах памяти словечко «ребрендинг». Да, он увел из-под позорного удара доброе имя одного из братьев-богатырей, о которых говорила вся Эрэфия, и не стал измазывать его в связях с Мухаилом Гадцевым сыном.
Но как страдало самолюбие! По всем раскладам выходило, что следовало принять неравный бой с кочеврягами. И пасть смертью храбрых. Если белобрысый Эльфенсон выглядел тщедушным, то два бугая с топорами никак не тянули на проходимое препятствие. Переступил через гордость, остался жив. Лучше бы погиб! А мамка? А брат? Вот невезение. Нет, это точно Лихо сглазило!
Мысли бегали по кругу, кусок в горло не лез. Оно было кстати: следовало экономить.
На окраине Двери Старшой увидел молельный холм, на котором высились идолы. У подножья теснились землянки, где жили волхвы.
Дембель как раз прошел мимо стайки юных жрецов-учеников и услышал за спиной:
– Именем Цаментия-Ногодержителя, силою Спотыкалия-Носодробителя, мощью Столбыни-Чарогонителя заклинаю тебя – остановись!
Старшой невольно остановился, борясь со смехом. Очень уж нелепо прозвучало заклятье.
– Вот видите! – возопил паренек в рубище вроде того, что дембель видел на вещем старце Карачуне. – Получилось!
– Нет, друг, тебе еще учиться и учиться, – произнес Иван и подмигнул. – Я и сам великий чародей. Обладаю даром убеждения.
– Как это?
– Убеждаю любую девчонку, чтобы даром.
– Иди ты! – не поверил будущий волхв.
– Как скажешь. – Старшой зашагал дальше.
– Видали, какая власть моя над ним крепкая? – донеслось до его ушей, но дембель решил: пусть щуплый маг покуражится, нельзя же уподобляться Эльфенсону с подручными.
Постучавшись в дверь первой же землянки, Иван услышал:
– Коли добрый человек, то входи!
Голос звучал глухо, как из погреба. Впрочем, так оно и было.
Дверь со скрипом открылась.
Подслеповато щурящийся со света дембель узрел единственную комнату с топчаном да сундуком у стены да столом и короткой лавкой в центре. На столе горела неяркая лампада. Волхв, невообразимо древний старичок, что-то писал, шевеля губами.
Подойдя ближе, Иван увидел, что голова волхва абсолютно лишена волос: ни бороды, ни бровей. Кожа обтягивала тщедушное тело, хоть в кабинет анатомии дедка пересаживай. Одежда жреца представляла собой какое-то сомнительное тряпье.
– А подскажите, пожалуйста… – начал дембель.
Старик оторвался от рукописи и спокойно произнес:
– Вот, предреченный богатырь пожаловал. Ну, присаживайся, Ваня, станем кумекать, как живую воду тебе обресть.
Присев на топчан, Емельянов-старший понял, кого напоминает ему обитатель землянки. Был такой человек в Индии – Махатма Ганди. Смуглолицый дед, даром что русак, сильно на него походил.
– Карачун тебе… – Тут волхв закашлялся сухим трескучим кашлем. – Карачун тебе привет шлет. Велит поспешать. А то еще в Персиянию надобно успеть.
– Зачем? – удивился Иван.
– За пером жар-птицы, несомненно.
Дембель хлопнул себя по лбу, ведь кот Баюн говорил ему примерно то же самое.
– А ближе негде взять, получается?
– Получается. Все вам, молодым, ближе, быстрее, короче, а еще лучше сразу, – проворчал жрец. – Беспечность, стяжательство, лень… Времена смутные настают, Ваня. Тьма разливается над Рассеей. Собраться бы в могучий кулак, ан каждый в свою сторону тянет. И с разумами творится страшное. Вот возьмем слово живое, народное, в песнях и былях проявляемое. Странный в наши дни пошел сказитель. Слагает непотребные побасни. Вот, додумались какие-то лиходеи, типун им на язык, до былины о двух пастухах-богатырях, в далекой заморской стране живущих. Так эти пастухи якобы на девиц не глядели, а токмо друг на дружку. Тьфу, срамота! Как же в былине-то этой было…
Здравствуй, витязь черноглаз,
Борода из ваты!
Отыщи заветный лаз
У горы горбатой!
Иван Емельянов терпеливо ждал, когда иссякнет поток старческого брюзжания. Безволосый жрец осекся, подобрался весь, отчего стал похож на обиженную черепаху, потерявшую панцирь.
– Отвлекся не в ту степь, да, – сказал волхв. – Даже именем не назвался. Ты прости, богатырь. Космогоний я.
– За звездами следишь?
– Да ну тебя! Из землянки-то?! – беззубо рассмеялся старик. – Космогоний, потому что в молодости, до ухода в волхвы, постригал народ честной. На Закате сирюльником бы кликали, а у нас достаточно того, что я патлы с космами стриг да вшу с блохой гнал.
