«Значит, лысый парикмахер», – усмехнулся воронежец. А Космогоний вернулся к важному:
– За живой водой надобно идти в Потусторонь. Откель живая вода в Яви-то? Твоя нога уже ступала на Навьи земли, когда вы у реки Смородины неравный бой со жрайками Злодиевыми приняли. Но тогда вход был черный, богопротивный. Я же тебя проведу к светлому, Велесом оставленному. Готов ли?
– А куда деваться? – Иван пожал плечами.
Старец встал из-за стола, приблизился к дембелю, сказал:
– Тогда айда.
Космогоний неожиданно хлопнул парня по лбу. Звук получился на удивление звонкий, только Емельянову было не до этого – он вдруг почувствовал боль во всем теле!
Кости, мышцы, органы сжимались, кожа втягивалась. Дембель бухнулся на стремительно истончающиеся колени, затем рухнул навзничь, борясь с конвульсиями. Все внутри перестраивалось, перекраивалось, но боли уже не было. Просто неприятные ощущения.
Распахнув глаза, Иван наблюдал, как схожим образом неведомая сила ломает самого Космогония. Старец уменьшался, дергаясь, будто пляшущий пьяница-скоморох. Из его тела лезла серая шерсть. Волхв стал совсем мизерным, зашевелил розоватым носиком, растопырил ушки, захлопал очами-бусинками. Маленький полупрозрачный хвостик колотил по утоптанной земле. Лапки переминались, усы шевелились в такт носику.
«Мышь?!» – ошалел дембель и закричал, объятый ужасом:
– Пи-и-и!!!
* * *
Отчего-то в последние дни Неслух-летописец часто обращался в думах к Малорассеянии – государству, лежащему юго-западней Эрэфии. Копаясь в книгохранилище Мозговского княжества, Неслух то и дело натыкался на ветхие рукописи малорассейских авторов.
Он и сам имел тамошние корни и знал о дальней родне. Руки сами собой развернули один из потемневших от времени свитков. Неслух зачитался, разбирая древнюю вязь:
«Малорассеяне – давние родичи великих. Жаль, дороги двух народов разошлись, но люди полагали, что их вины в том нет, а главными разлучниками явились алчные до богатств и охочие до власти князья-барыги.
История общего предка малых и великих рассеян начинается с прихода трех братьев-володетелей – Кия, Шара и Лузы. Они выстроили города Киевец, Шаровец и Лузовец. Лузовцу как-то очень скоро не повезло, закат Шаровца тоже был стремителен, а вот Киевец остался на радость людям и на кручину вражьим ордам.
Эти события относятся к былинным временам единой Рассеи, в кои блистали стародавние богатыри Илья, Добрыня и Алеша, свершая подвиги ратные – не чета нынешним.
После всякого расцвета грядет созревание и последующее увядание…»
– Неслух! – раздалось под сырыми сводами подвального книгохранилища.
Летописец вскинул голову, тревожно заплясал огонек лампады.
– Неслух! – повторился зов.
– Кто тут? – хрипло откликнулся книжник.
– Князь тебя зовет. Прибыл посол персиянский. Освидетельствуешь его, как водится, письменно для потомков. – Служка явно забавлялся, считая работу летописца ненужной.
Летописец с почтением свернул свиток, утвердил его на нужной полке и отправился в тронную залу.
Здесь уже сидел Юрий Близорукий с обязательными воеводой да мудрецом-советником. Небольшая боярская толпа шушукалась чуть в стороне.
– Наконец-то, – процедил князь. – К нам прибыл настоящий персиянский посланник, а ты где-то путаешься.
Неслух пробормотал что-то покаянное и занял дальнюю скамью со столом, на котором можно было писать. От внимания книжника не ускользнул укол, которым Юрий заочно удостоил Ивана и Егория, назвав нынешнего гостя настоящим.
В этот момент в залу вошел посол – щуплый немолодой человек в роскошном восточном одеянии. Летописец, естественно, узнал помощника персиянского купца. Куцая бороденка вздрагивала при каждом шаге ног, обутых в туфли с острыми, загнутыми вверх носами. В руках персиянца красовался ларец слоновой кости. Неслух припомнил, что поделка, переданная братьям-богатырям, была поскромнее.
Церемонно поклонившись князю, посланник заговорил не очень приятным голосом:
– Салам алейкум, падишахши Джурусс Тут-рука-паша!
Летописцу бросились в глаза неуклюжесть и неестественная бледность гостя. Персиянец поднес ларец Юрию. Вместо очередного письма, которое ожидали увидеть мозгвичи, он был набит драгоценностями – от золотых изделий до самоцветных камней.
Бояре из тех, кто поглазастей, так и ахнули. Князю тоже понравилось. Воевода Бранибор сохранил привычную суровость, советник Розглузд нахмурился, спрятал взгляд.
Обернувшийся князь спросил:
– Чего?
– А будет ли послание? – Тонкие, похожие на бамбуковые палочки пальцы Розглузда прочертили в воздухе воображаемое письмо.
– Послание должны были передать так называемые богатыри Иван и Егор. – Персиянец склонился еще ниже. – Вручили ли они тебе грамоты, о сиятельный падишах мозговский?
– Да.
– А принесли ли к царственным ногам твоим три воза скромных подарков?
Юрий снова оглянулся на Розглузда, тот сказал:
– Был только один воз.
– О, горе мне! – возопил посол. – Не внял я внутреннему голосу, прельстили меня речи усыпительные! Взнуздав ишака излишней доверчивости, не приехать к золотым стенам истины!
Неслуха будто по голове ударили. Он совершенно не мог взять в толк, почему учетчик врет о трех возах. Книжник хотел встать и свидетельствовать в защиту близнецов-витязей, да возможно ли? Его обязанность – запечатлевать сказанное в этой зале. Позже, позже…
– Как твое имя, гость? – участливо поинтересовался Близорукий.
– Торгаши-Керим, – не моргнув глазом отрекомендовался Абдур-ибн-Калым. – Люди прозвали меня Честнейшим.
Здесь Неслух аж посадил кляксу на пергамент. Это была первая за последнее десятилетие помарка летописца-каллиграфа. «Непотребство! – внутренне бунтовал книжник. – Наглый подлог!»
Лжекупец стал говорить громче:
– Клянусь небесами, этот достойный собиратель мудрости, – посол указал на Неслуха, – помнит меня совсем иным. Бодрым, румяным, дородным. Ныне я обретаюсь в печальном теле своего старого друга и помощника Абдура-ибн-Калыма. Благодаря его самопожертвованию я смог освободиться из проклятого поселка-ярмарки.
– Растолкуй, – подал голос Розглузд, буравя персиянца пытливым взглядом.
– Великому мужу, стоящему у плеча падишаха Джурусса, известно, что древняя волшба Крупного Оптовища распространяется только на живых. Некий странствующий колдун и многознатец по имени Мракотуха, принятый мной со свойственным нашему народу радушием, обмолвился, что есть страшный способ избавиться от ярмарочного плена. Сильнейшие маги способны перенести душу одного человека в тело другого, только что умершего. Мы легли спать, но и я, и мой верный Абдур не могли сомкнуть глаз, цепляясь за надежду, кою нам даровал Мракотуха. Утром учетчик и друг оросил эти самые туфли слезами и сказал: «Милый мой хозяин! Ты знаешь, я давно болею временными помутнениями разума, и сей недуг овладевает моим духом все сильней и сильней. Я чувствую приближение тяжелейшего приступа. Ты моложе меня. У тебя есть дети. У меня нет ни твоих лет, ни наследников. Пусть волшебник исторгнет из меня жизнь, вынесет мое тело за пределы этого треклятого плена и вдохнет в него огонек твоего разума». Пусть небо упадет на землю, а земля налетит на небосвод, если в этом мире есть человек более великодушный, чем мой бедный Абдур-ибн-Калым! Мы долго спорили, но он убедил меня. Мракотуха осмотрел моего друга и согласился с ним: болезнь могла полностью поработить его дух. Колдун совершил обряд. И вот я стою перед вами и скорблю о несчастном Абдуре.
