Генрих, рыхловатый старик с остатками былой стати и некогда красивым лицом, встал с трона, театрально потрясая рукой.
– Горе, горе мне, – он взял чересчур высокий тон и пустил петуха. – Кхе… Что посоветуешь, мой верный слуга?
– Думаю, нашим доблестным солдатам следует прочесать районы, которые я подскажу, – почтительно ответил Тилль.
Распоряжение тут же было отдано, но армия – штука особенная, вот почему к прочесыванию территории солдаты приступили лишь под вечер.
Оставив их за спиной, Коля и Катринель вошли в Стольноштадт.
– Стой в тени, Пестрая Шкурка, – велел принцессе парень, когда они подошли к дому мудреца. – Иначе Хайнц с непривычки испугается.
Постучал.
Слуга отпер дверь.
– Николас?!
– Тише!.. – зашипел Коля, щурясь на неестественно яркие лампады.
«Что за магия в них светит?» – в очередной раз поразился солдат.
В коридоре появился хозяин дома, удивленно поднял брови. Тилль предполагал, что Николас заночует у ведьмы Гретель. Значит, что-то не так…
Всезнайгель был не один. С ним вместе вышла ослепительно прекрасная дама, и сейчас эта дама намеревалась уходить.
Она заметила топчущегося на крыльце солдата.
– Кто это, мудрейший? – она обратила к Тиллю милое лицо.
– Прячься, Катринель, – пробубнил в сторону Коля.
Всезнайгель взял даму за руку.
– Николас Могучий, сударыня, мой гость. С охоты вернулся.
– О, тот самый! Представьте же нас друг другу! То-то будет чем похвастаться перед светом! Сам Николас Могучий!..
– Извините мою рассеянность, сударыня, задумался, – спохватился Всезнайгель. – Николас, маркиза Знойненлибен.
– Очень приятно, – солдат неуклюже поклонился.
– Для вас я Занна. Заходите же, Николас, – улыбнулась маркиза. – Или Тилль принимает своих гостей на крыльце?
Колю прошиб холодный пот: «Она видит принцессу! Но почему не визжит? Видок у Катринель еще тот…»
Парень шагнул внутрь, слуга посторонился.
– Уж не на птицеящера ли вы охотились? – дама смотрела на сверток, торчащий из подмышки солдата.
– Да-да, – закивал Лавочкин. – Хайнц, вы не подскажете, где можно…
Слуга молча взял кожу и скрылся в боковом коридоре.
– Устали, Николас? – спросил Всезнайгель.
– Ну…
– Конечно, – засобиралась маркиза. – Мне пора, а с вами я надеюсь обязательно увидеться, например, у меня… – Она поймала Колин взгляд, и парень почувствовал, что тонет в ее колдовских глазах.
– Доброй ночи, маркиза, – попрощался мудрец, накидывая на плечи маркизы легкий плащ.
– До свидания, – выдавил солдат.
Занна стремительно вышла.
«Уж теперь она точно столкнется с Катринель», – подумал Лавочкин.
Но шаги маркизы постепенно стихли вдали.
– Ну, и где принцесса? – спросил Тилль Всезнайгель, закрывая дверь.
– Э… – парень бестолково тыкал пальцем в выход.
– Я тут!
Девушка стояла в глубине коридора, держа в руке шапку-невидимку.
– А если бы она не сработала? – испуганно спросил солдат. – Ночь на дворе!
– Не кричи, Николас, я сначала проверила. Отличные у вас светильники, господин Всезнайгель!
Глава 12
Беглый муженек, или Тяжкое бремя отцовства
В немецком фольклоре есть залихватская песня, в которой женщина-тролль пытается уговорить мужчину (гомо сапиенса) взять ее в жены. Острый на язык гомо сапиенс глумится над дамой, а затем оставляет ее на руинах матримониальных планов.
Нечто похожее снилось в первую брачную ночь прапорщику Дубовых. Правда, концовочка была не такая веселенькая, как в песне. Когда титаническая троллиха нависла над Палванычем, словно угроза ядерной войны, он проснулся, хватаясь за мокрую от пота плешку.
Рядом сопела бескрайняя, как озеро Байкал, Трина.
Прапорщик опухшим ужом выскользнул из-под лоскутного одеяла, сгреб шмотки и вышел на двор. Одевшись прямо на крыльце, сел на ступеньки и пригорюнился.
Все системы оповещения сигнализировали Палванычу: «Надо мотать». Жадность корректировала задачу: «Надо мотать с накопленным добром». Инстинкт самосохранения вопил: «Мотай налегке, а то запалишься!!!»
– Что же делать, что же делать? – исступленно шептал хмельной от браги прапорщик. – Даже мешки с барахлом не хапнешь: горшки загремят, собаки залают… Черт знает, что творится!..
– Так точно, товарищ прапорщик, знаю! – запищал возникший перед крыльцом черт.
– Тихо ты! – страшным шепотом сказал Палваныч.
– А я сделал так, товарищ прапорщик, что, кроме вас, меня никто не слышит, – доложил бес.
Мужик зажмурился, будто от боли: «Кроме меня никто не слышит!!! Все, вот тебе, Паша, доказательство: это глюк белогорячечный, персональный…»
– Какие будут дальнейшие приказания?
– За что же мне оно вот, а? – проговорил Палваныч, хватаясь за пьяную голову. – Кабы уснули бы они тут все, как убитые, запряг бы я своих лошадок, гнедка бы прихватил, и прочь, прочь отсюда!..
– Будет сделано, товарищ прапорщик!
Аршкопф растворился в темноте, оставляя качающегося в немой истерике Мастера. А Мастер погрузился в депрессию, хотя всегда считал, что депрессия – болезнь слюнтяев, никогда не служивших в армии.
Через полчасика черт снова появился:
– Задание выполнено, можно запрягать!
К этому моменту Павел Иванович Дубовых превратился в сомнамбулу. Он встал, пошел в конюшню, забрал лошадей и жеребчика, а с ними единственную местную корову, снарядил телегу, прихватил факел и медленно поехал.
Черт следовал за ним на почтительном расстоянии, не желая тревожить покой хозяина и зная отношение копытных к нечистой силе.
В неясном предрассветном тумане, облизавшем влажным языком скорбное прапорщицкое лицо, Палваныч наконец очнулся. Обрадовался вожжам в руках, горшкам под задним местом, лошадям, телеге, дороге, туману. Стал оживать, гоня от себя мутные воспоминания о странной брачной ночи.
– Прочь, прочь от меня вся чертовщина! – вслух взмолился Палваныч.
Где-то позади черт с молчаливым смирением исполнил и эту волю Мастера. Нечистый мог явиться на зов хозяина, где бы ни пропадал. Магия, однако.
– Все сон! – продолжил самодеятельный аутотренинг прапорщик. – Не было никаких разбойников, хотя я точно помню крошку Трину… Тьфу! Не было разбойников, и Трины, и беса тоже не было… Я спокоен… Я найду подлого Лавчонкина… Я брошу пить… О, нет!.. На это я не согласен…
