«Найти салагу, – думал в такт ударам прапорщик, – обязательно найти салагу, и – обратно. Небось, не шпион он никакой… Спасать его срочно нужно! Там, на поляне, обязательно есть потайная дверь или что-то еще… Однозначно, по-другому никак…»
За день Палваныч нарубил поленницу, по размерам сопоставимую с пряничным домиком. А уж дум передумал – за целый НИИ. Устало сев на полено, прапорщик порылся в кармане кителя и достал опустевшую пачку «Беломора». Оставалось две папиросы. Бережно взяв одну, Палваныч прикурил от зажигалки. Блаженно затянулся. Почувствовал, как измотался.
В небе текли облака, лес шелестел о чем-то неизъяснимом. Солнце скрылось за деревьями, унося с собой свет.
Бабка вышла, неся кадку. Сходила куда-то за домик, принесла воды.
– Там ключ бьет, но я решила, зачем тебе ходить после такой работы. Умывайся прямо здесь. Я полью.
Она подхватила с земли кувшин, из которого прапорщик изредка пил, пока колол дрова, да зачерпнула воды.
Палваныч принялся обливаться и отфыркиваться.
– Смой, вода, с героя порчу, смой, вода, с героя пот… – зашептала старушка.
– Что ты сказала? – прапорщик остановил процедуры.
– Ничего, служивый, мойся, не отвлекайся.
Дубовых снова заплескался, закидывая воду на обнаженную спину. Хозяйка опять зашептала.
– Ну-ка, старая, стой, раз-два! – разогнулся прапорщик. – Ты ворожишь?! Ты мне это брось! Я воробей стреляный, хоть кол на голове теши! Чтобы мне тут, пока я…
О вреде заговоров и приворотов Павел Иванович наслушался еще в детстве, от бабушки. Та, типичная жительница тамбовской сельской глубинки, очень верила в ворожбу, и особенно – в то, что ничего хорошего незнакомые ведуньи не нашепчут. А уж старухе, живущей в дремучем лесу да в съедобной хате, по всем прикидкам следовало быть ведьмой.
– Думаешь, я ведьма, да? – открыто усмехнулась хозяйка. – Очень вероятно. Все мы, бабы, ведьмы… Но тебе зла не желаю.
Она сняла с плеча полотенце.
– На, вытирайся. Ужинать пойдем.
И ушла в дом.
Палваныч вытерся, надел майку, накинул китель. Прихватил топор и хмуро поплелся в хату.
На столе парило душистое мясное жаркое с репой.
– А где ты мясо берешь? – облизываясь, спросил прапорщик.
– Волки приносят знакомые, – сказала хозяйка с таким безразличием, будто волки испокон веков носят мясо любому желающему. – Вчера кабанчика, сегодня вот кролика подкинули. На завтрак заказала птичку какую-нибудь. Давно птичку не кушала…
Кролик оказался очень вкусным. Бабкино вино тоже.
– Ух, спасибо, хозяюшка, – Палваныч в гастрономическом изнеможении откинулся на спинку стула. – Столовался бы тут до пенсии, но пора мне за самовольщиком отбыть.
– Долг зовет, не иначе… – кивнула ведьма. – Не торопись, Пауль, сын Йохана. Утром отбудешь. Ночью-то в нашем лесу ты недалеко уйдешь. Кроме волков тут еще и медведи водятся. А те же умруны?.. Э, брат, по мне лучше медведь, чем умрун. Хотя оба ни на кой.
Прапорщик мельком удивился, насколько немецкая речь цветаста, ну, прямо-таки русская, правда, грубее. И еще Палванычу стало вдруг неуютно оттого, что он до сих пор не знает имени приютившей его хозяйки.
– А как тебя зовут?
Бабка помолчала, сперва подняв брови, а потом словно раздумывая, рассекречиваться или нет.
– Люди когда-то величали Гретель, – ответила наконец она.
– Красивое имя, военно-строевое, – неуверенно вымолвил комплимент прапорщик.
За окном стемнело. Гретель полезла на печь, а Палваныч улегся в кровать. Он уснул крепенько, что солдат-срочник после суточного марш-броска.
В полночь бабка сползла с печи и, запалив пучок какой-то травы, обильно окуривая спящего, забормотала заклинание:
Наша сила не в уме, мы не ездим на метле,
Мы идем пешком по жизни, или лучше на коне.
Не споткнется пусть нога, да не дрогнет пусть рука,
Пусть нас сила не оставит, с нами будет на века.
Мысли, может, нечисты, да стремления просты,
Но пускай нам все ж удача, а не голова в кусты.
Нам шагать еще вперед, биться рыбою об лед,
Девки нас пускай полюбят, пусть нам каждая…
Много еще разных слов было в ведьмином заговоре, но не каждое можно изложить письменно, ибо ворожба есть тайна, а какая же это будет тайна, если ее в книжке прописать?
Закончив ворожбу и спалив пучков восемь чудо-травки, Гретель забралась обратно на печь.
Утром Палваныч и хозяйка позавтракали остатками давешнего жаркого, бабка собрала для прапорщика узелок скромной снеди, наковыряв свежеотросших на крыше пряников-черепиц, и указала в лес.
– Вот туда бросился молодой твой, будто драконьим молоком ошпаренный, – махнула она в сторону, противоположную той, куда накануне с диким воплем ретировался Коля Лавочкин.
– Спасибо за все, хозяйка, – пробубнил Палваныч. – Прости, если что не так. Прощай.
– До свиданьица, – ответила ведьма, глядя, как потопал прочь деревянной походкой перетрудившийся вчера гость, удаляясь от места предполагаемой дислокации самовольщика.
Вскоре прапорщик скрылся из виду.
– Сердце женское, оно изменчиво, словно молва людская, – тихо изрекла ведьма, не очень добро усмехаясь, и закрыла за собой дверь пряничного домика.
Через несколько мгновений дверь снова распахнулась, и разъяренная бабка выскочила на поляну.
– Вот гад! – кричала она. – Никому верить нельзя! Топор упер, ворюга!
Глава 3
Герой Жмоттенхаузена, или Ну, раз вы еще здесь, то…
Коля медленно просыпался. Немного болела голова. Глаза не хотели раскрываться. Да парень и не торопился, нежась в сладкой полудреме. Ему было тепло и мягко, просто благодать.
Где-то рядом раздался молодой женский голос, он был негромким, а слова – абсолютно непонятны.
Этот факт и выдернул Колю из состояния дремотного блаженства. Голова заболела сильнее, просто ужасно заболела. Зато чужая речь обрела смысл.
– …Подивись, Малеен! Потом рыцарь сделал вид, что страшится великана, остроумной хитростью увлек его к краю пропасти и скинул в реку! Мы все слышали страшный крик поверженного исполина, и – бултых!..
– Воистину, так оно и было, Эльза, воистину так, – ответил сухой старушечий голос. – Бог послал нам великого воина, но зачем тараторить об этом в сотый раз, тем более я тоже там толклась?..
– Он такой молоденький и… красивый, – прошептала Эльза, отирая Колин лоб влажной тряпицей.
Парень разлепил ссохшиеся губы, намереваясь попросить воды.
