– Ты посоветуешь Плацидии вернуть Аэция, я сделаю то же самое со своей стороны. Сын патрикия Сара сумеет договориться и с готами, и с франками.
– Как прикажешь, матрона, – склонился в прощальном поклоне Авит.
Путь от Рима до Медиолана посольство вандалов проделало верхом, благо свиту внука Гусирекса составляли мужи по преимуществу молодые. За исключением разве что рекса Стояна и бывшего комита схолы агентов Туррибия, прожженного интригана, переметнувшегося в стан вандалов. Со стороны Туррибия было большой наглостью напоминать о себе Галле Плацидии, но, видимо, он рассчитывал, что статус посла защитит его от козней мстительной императрицы. Посольство вандалов по земле империи сопровождали старые знакомые Туррибия, сенаторы Рутилий и Паладий. И тот и другой были участниками заговора Бонифация, приведшего в конечном итоге к потере африканских провинций, а потому могли теперь собственными глазами увидеть результаты своих неустанных трудов. Дабы не утруждать истрепанные жизнью тела, сенаторы ехали в карете. К ним присоединился Туррибий, тоже далеко уже не юнец, сохранивший, однако, и волосы на голове, и великолепный волчий оскал крепких белых зубов. Туррибий не отказал себе в удовольствии напомнить сенаторам об их промахе десятилетней давности, чем вызвал гнев сенатора Рутилия, считавшего бывшего комита виновником всех бед, обрушившихся на империю. Впрочем, долгая дорога примирила спорщиков, и остаток пути они проделали вполне сносно, перемывая косточки своим старым и новым знакомым. Сенаторов прежде всего заинтересовал рекс Стоян, худощавый варвар лет пятидесяти с вечно хмурым лицом. Если верить Туррибию, то Стоян доводился Гусирексу дальним родственником, и тот верил ему как самому себе. Что же касается внука князя Верена, двадцатилетнего Янрекса, то это был среднего роста, светловолосый и голубоглазый молодой человек приятной наружности и вежливый в обхождении. По-латыни он говорил без всякого акцента и был достаточно образован, чтобы при случае поддержать беседу с мудрыми римскими мужами. Сенаторы любовались юным варваром ровно до того момента, когда на горизонте возник посланец императрицы Плацидии комит Ратмир. Сын матроны Пульхерии встретил посольство в сорока милях от Медиолана. Комита сопровождали триста клибонариев гвардейской схолы в блистающих на солнце доспехах. Зрелище, что и говорить, было впечатляющее – это вынуждены были признать даже сенаторы, критически настроенные к императорскому двору.
– Хорош! – оценил посадку и внешний вид комита Ратмира Туррибий. – Воля ваша, сенаторы, но из этого молодца со временем вырастет великий государственный муж. Я бы от такого сына не отказался.
– Про внешность не скажу, – заметил Рутилий, – но по душевным качествам вы очень даже похожи.
Туррибий, разумеется, уловил сарказм в словах Намициана, но не обиделся, а усмехнулся в свои роскошные варварские усы. Выращенные, надо полагать, специально для того, чтобы угодить его новому повелителю Гусирексу. А вот Янрекс усы не носил, на что и указал Рутилий бывшему комиту.
– Он их сбрил по моему совету, дабы понравиться своей невесте, сиятельной Гонории.
При этих словах Паладий печально вздохнул, а Рутилий злобно выругался. Оба были противниками этого брака, грозящего Великому Риму неисчислимыми бедствиями. Конечно, если бы все зависело исключительно от Гонории, то в исходе сватовства можно было не сомневаться. К счастью, вопрос о браке будет решаться не переспевшей девкой, а благородными римскими мужами, которые сделают все от них зависящее, дабы потенциальный жених покинул Рим с пустыми руками.
Янрекс и Ратмир на удивление быстро поладили друг с другом. Что не могло, разумеется, не насторожить римских сенаторов, отлично знавших, какое сокровище (точнее, чудовище) подарила Риму матрона Пульхерия.
– Помяни мое слово, Паладий, – прошипел на ухо своему спутнику Рутилий, – этот негодяй сведет Гонорию с варваром, и мы получим повторение истории с ее матушкой Плацидией. Той самой истории, что едва не погубила Рим.
– А что же делать? – растерялся Паладий.
– Глаз с них не спускать!
– Староваты мы с тобой для соглядатаев, – покачал головой Паладий.
– Привлечем к делу твоего родственника, высокородного Авита, – предложил Рутилий. – Пусть его агенты оградят Гонорию и всех нас от большой беды.
Посольство вандалов с помпой разместили во дворце сенатора Пордаки, ныне принадлежащем императрице. Сенатор Рутилий поселился там же, хотя заботливый Паладий приглашал его в свой дом, к слову, один из лучших в Медиолане. Но упрямый Намициан не хотел слышать никаких увещеваний и рвался выполнить свой долг перед Римом до конца. Высокородный Туррибий хоть и удивился слегка настойчивости, с которой его старый друг намеревался разделить кров с вандалами, но препятствий Рутилию не чинил. Дворец Пордаки был настолько обширен, что без труда вобрал в себя и рексов, и их немногочисленную свиту, и римского сенатора.
Послов Гусирекса от имени божественного Валентиниана и сиятельной Плацидии приветствовал красноречивый магистр двора Валериан, муж дородный и величавый, способный задурить голову любому человеку. По его словам, божественный Валентиниан, занятый неотложными делами, мог принять послов только через семь дней, а пока император предлагал вандалам ничем себя не стеснять и наслаждаться красотами славного города Медиолана. Обычно послов выдерживали в столице и месяц, и даже более того, дабы не ронять престиж Рима перед варварами, но для вандалов решили сделать исключение ввиду особой важности предстоящих переговоров для империи. Быть может, впервые в своей истории Великий Рим уступал завоеванные земли варварам, и это печальное событие собирались отметить с большой помпой, дабы показной роскошью прикрыть срам горчайшего поражения. Красноречие Валериана было подкреплено обильными возлияниями и изысканными кушаньями, которые расторопные рабы выставили на стол. Янрекс ел с большим аппетитом, комит Ратмир от него не отставал. Рутилий с прискорбием отметил, что пьют молодые люди еще старательнее, чем едят. Сам он проявил разумную в его возрасте осторожность в отношении еды, но слегка перехватил с горячительными напитками. Тем не менее у Рутилия достало сил, чтобы самостоятельно добраться до выделенных ему апартаментов. Поддержка высокородного Туррибия была в данном случае не в счет, поскольку комита самого покачивало после сытного обеда. То ли от выпитого вина, то от острых блюд, приправленных дорогостоящими специями, но сенатора вдруг потянуло на откровенность. Ему почему-то показалось, что в лице Туррибия он найдет радетеля интересов Великого Рима. В конце концов, Туррибий, верой и правдой служивший божественному Гонорию, не заслуживал горькой судьбы изгнанника, выпавшей на его долю.
– Не скрою, – вздохнул бывший комит, – при всем моем уважении к князю Верену умереть я хотел бы в Риме. Но для этого мне придется пережить по меньшей мере одного человека.
– Кого? – спросил удивленный Рутилий.
– Галлу Плацидию.
Рутилий с сокрушением в сердце вынужден был признать, что Туррибий прав в своем скептицизме. Еще не было случая, чтобы дочь Феодосия Великого простила кому-то обиду, за исключением разве что сиятельного Литория.
