Он попросту не мог этого сделать. Потому что был, по местной тюремной традиции, посажен в большую бочку из-под квашеной капусты — только голова торчала из дырки, прорубленной в крышке. Ракетина бочка была поставлена так, что бедолаге постоянно приходилось глядеть в земляную стену подвала. Мне повезло куда больше. Хотя мой бочонок был из-под браги (а стало быть, значительно меньше размером), зато он лежал на боку и легко перекатывался по грязному полу карцера (для этого достаточно лишь судорожно толкнуться телом о стенки). Поэтому я мог по желанию изменять угол зрения — то в пол посмотришь, то в потолок, а то и на дверь. Море удовольствия. Гораздо интереснее, чем просто пялиться в стену.
«Кнез Веча есть вырло мерзкий глупак, — вздохнул затылок Ракеты, прерывая песню. — Нажалост я йому главу не срубио сам у прошле године»
[26]
. Ракета недаром жаловался на лысого князя Вечу Потатровского. Ракета был гордый юнак (что на русский переводится как «смелый парень, умеющий махать саблей и крошить плохих»). В прошлом году бритоголовый сребр нанялся в потатровскую дружину и верно служил работодателю: при неудачной осаде Турова он причинил защитникам неприятельской крепости немалый ущерб, когда ночью тайно перелез через стену и занес в город мешок с причумленными крысами. Минувшей зимой Ракета прославился тем, что, заблудившись пьяным в Татраньских горах, провел ночь в берлоге с самкой снежного человека и, проспавшись, ушел невредимым домой.
Жаль, что глупый князь Веча не ценил в Ракете ценного работника: за мелкое правонарушение, совершенное на женской половине княжьего терема, он приговорил храброго юнака к смертной казни. Князь Веча не любил, когда подчиненные попадались ему на глаза в обнаженном виде, да еще в спальне его единственной дочери, симпатичной и пухленькой Дзенички. Дзеничка славилась своим бюстом и подлинным демократизмом в отношениях со слугами противоположного пола, благодаря чему казни молодых и симпатичных холопов в Потатрове давно стали привычным явлением. Жители чуть не еженедельно собирались на очередное шоу, заранее прихватив с собой пиво и сандвичи. Что ж… я всегда говорил, что виртуальный секс — намного безопаснее обычного: из-за него на эшафот не потащат.
Нынешней ночью я тоже оказался на роковом ложе княжны Дзенички. Оказывается, я был ее любимым… рабом. Бесправным дворовым холопом, в чьи обязанности входило прибирать в комнатах, подкармливать певчих птиц и котов (кормежку собак доверяли более квалифицированным белым воротничкам вроде псарей, доезжачих и брзятников). А я то возомнил себя князем! Признаться, сбили с толку меховое белье и подобострастный кот Пафнутьич. А также темнота, из-за которой я так и не заметил возле кровати свои перепачканные рабские порты и драную рубаху. «Ты си смрд»
[27]
, — честно сообщил Ракета. Я грустно улыбнулся. Любопытно: неужели все студенты превратились теперь в рабов? А кто ж тогда князья — бывшие депутаты Госдумы? Хочу разобраться, наконец, в новых российских реалиях.
— Послушайте, Ракета! — обратился я. — Вы не подскажете, какой нынче день недели?
— Полунник, — с готовностью ответил Ракета. И пояснил: щестьнадесятый травкос на длинной зоре. Празднуется второй день битвы Перкуна с Волотом и похищение Индрик-зверя. Нельзя вкушать лягушек и змей.
Ух ты! Вчера еще был понедельник, 15 июня — а сегодня уже полунник, шестнадцатый день травокоса. Сильно. Всего-то один удар колокола — и столько новых ощущений для народа. Интересно, как это было? Помнится: беру в руки веревку раскачиваю тяжелый колокольный язык. Он плывет нехотя вязко, как серебряная ложка в бочке густого меда. Колокол грузно покачивается, поводя почерневшими неровными боками (работает графический ускоритель Voodoo) — на колокольне ветрено, холодные воздушные струи нехорошо постанывают внутри колокольного свода — и ветер будто цепляет язык невидимыми когтями, стремясь отвести удар… Но я упорно тяну за веревку — ветер уж не стонет, а ревет (на самом деле, это Кинчев. wav ревет в наушниках). Ах, господи, весь хмель как рукой… Вниз смотреть страшно: колокольня старая и перекошенная: дощатый настил скользкий, на черных досках мутно белеет мелкая росяная россыпь. Внизу, под нами, движутся макушки шумящих деревьев, сквозь черную маету ветвей видно: еще ниже горбатой тварью затих мертвый колхозный трактор, рядом в кустах едва светлеет тело спящего тракториста Сереги…
«Вниз не гляди!» — орал на ухо Данила. Он взбирался первым, осторожно переступая по прогнившим ступеням босыми ногами. Не смотреть вниз… а вверх еще страшнее: в развороченной крыше колокольни иссиня-черными квадратами сквозит звездное небо — утро совсем раннее, и колокол отблескивает зеленоватой лунной плесенью. Веревка рвет кожу с ладоней, и язык ворочается как чужой — а друзья будто оцепенели. Данила вцепился в обломки перил — морда задрана кверху; Старцева словно придавило спиной к бревенчатой стене, а Мстислав и вовсе намеренно смотрит в сторону. «БИЛО ГРЕМИЩЕ ВЕЛИКО ПЕРЕГРИМИЩЕ…» — горят серебряные литые буквицы на боку, «ПЕРЕГРОМИЩЕ ГРЯДУЩЕ РАСКОЛИЩЕ…» — угрожающе поворачивается колокол, медленно наезжая краями тяжкого купола — вот-вот удар…
Будто взрыв. Звон распахнулся быстро, как закипает гром — сдавило и заныло в ребрах, воздух растекся стеной жидкого серебра: миллионы нервных игл пронизали все тело. Сквозь сухую суету молний я увидел, как рядом повалился на пол Данила, мотая головой и будто задыхаясь в разливах серебряного звона. Похолодевшее звездное небо накренилось и быстро-быстро поехало, отрывая мои ноги от дощатого настила — должно быть, я потерял сознание.
Что было дальше? Я покосился на бритый затылок сребра. Несчастный парень. Он, видимо, до сих пор в шоке. Не может понять, что произошло. А я догадываюсь. Наверное, это напоминало чудовищное цунами: тугие волны разбуженной древности плеснули в небо брызгами оборванных секунд, разошлись кругами по планете. Потом соленая пена хаоса отступила, и небо, ласково заглядывая в размывы меж облаков, увидело новое посвежевшее лицо мира. Детское лицо средневековья.
— Вы помните, что произошло вчера вечером? — спросил я Ракету.
Наступила гулкая тишина. Он не ответил. Я улыбнулся.
— Наверное, это было красиво, — пробормотал я. — Вспышка в небе над Кандалакшей вмиг сжигает все компьютеры на планете, всю электронику, все провода и предохранители в мире. Сейсмоприборы фиксируют мощнейшее сотрясение земной коры. Небесный гнев волнами расходится по планете — только в этот раз на развращенное человечество наступают отнюдь не воды великого потопа. Наступает детство. Варварство, чудовищное в своей девственной прелести. Леса и дикие степи, дремучая темень чащ, жестокие, небывалые разливы могучих рек! — мир наполняется звуками леса, ревом возродившихся хищников и пением воскрешаемых птиц. Словно густые россыпи кровавых брызг, из-под земли проступают на травяную поверхность ярко-алые ягодные россыпи. Непуганые олени выходят из леса на окраины городов, на скоростные шоссе — асфальт крошится и тает у них под копытами. Медленно, как умирающие гекатонхейеры, оседают в мелкую асбестовую пыль высотные человечьи термитники. Повсюду бетон взрывается фонтанами колючей крошки — словно ракеты, стартующие с подводной лодки, к посвежевшему воздуху вырываются томившиеся под асфальтом корабельные сосны. Одна за другой расседаются плотины электростанций. Одуванчики зацветают на взлетно-посадочной полосе Шереметьево и Джей-Эф-Кей. Миллионы запаркованных автомобилей сжимаются в оплавленные комки ржавого железа. Люди выходят из обжитых подземелий XX века к свежему воздуху будущего. Тугие, невидимые знамена давно забытых запахов вновь летят над землей, в небе роятся вихри древних полудетских помыслов и желаний человечества, горячим ветром разворачивается над крышами домов старинная речь…
