— Ложись! — крикнул Данька таинственной союзнице в темной полумаске. Вместо крика получился хрипловатый стон — но девка среагировала. Всплеснув руками, прыгнула прочь от гремучей монгольской статуи — шлепнулась навзничь, рожицей в грязь. И правильно сделала.
Жах.
Истошный, морозистый визг вспоротого металла. Белые, зеленые искры. Мелкие осколки впиваются в забор над Данькиной головой. И — тишина. Только мерзкое бульканье доносится из бронированного чрева.
Данька даже удивился. Внешне бронзовая статуя выглядела как прежде. С той лишь разницей, что теперь она никогда не сможет двигаться. Неведомое существо внутри металлического идола уже мертво.
У железной птицы не было шансов расслоить массивного болвана надвое. Поэтому умелый киллер сработал на манер кумулятивного снаряда: перед атакой тесно сложил крылья, превращаясь в узкий кусок бронебойного металла. Ударил в глыбу чешуйчатой бронзы отвесно, с высоты примерно ста метров — без труда пробил небольшое отверстие там, где горбатая загривочная пластина соединяется с панцирем на спине.
Данила поморщился. Судя по всему, уже проникнув в недра бронзовой скорлупы, жестокая птица расперила острые крылья… Интересно, как теперь ее доставать оттуда — изнутри?
По-прежнему кружится голова.
Отжавшись на руках, накачанная девочка вскочила с земли. Высоко держа белокурую головку с прямыми волосами, криво обрезанными по плечо, подошла к Даниле. Ничуть не стесняясь обнаженных грудей, склонилась над ним — в прорезях черной маски блеснули внимательные круглые глаза. Бледно-голубые, как у детеныша викингов. Почти прозрачные. Никакого выражения.
Данила вздрогнул: то, что он принял за полумаску, — кожаная узда! Над строгими светлыми бровками — узкий налобник с кольцами на висках, а в кольца продет расшитый ремешок, протянутый по щекам к маленькой серебряной пластинке, закушенной во рту… Господи! Данила осознал, что упряжь — вовсе не конская, наспех приспособленная для потешного выезда на восьмерке пьяных очарованных славянок, а — специально изготовленная. Человеческая.
Бедная взнузданная девочка… Стало быть, это одна из полонянок, запряженных в телегу! Видимо, самая крепкая — очухалась и вовремя подоспела на помощь. Боже мой, да она просто супербарышня, ужаснулся Данька. Могучие дельтоиды вздуваются под тонкой кожей, на впалом животе дрожат напряженные плитки пресса, сермяжные порты едва не расползаются на атлетических бедрах… Чудесный бюст — а задница маленькая, как два сжатых кулачка. Ну точно викинг. Данила даже припомнил научное слово: берсеркиня.
— Я — богатырка. Девка-поляница, — улыбнулась она, будто угадав Данькины мысли. Показалось, что говорит с легким металлическим акцентом… ах нет: просто удила затрудняют ей речь — на бледно-розовом языке блеснул серебристый трензель.
Спохватилась — кинулась распутывать узлы, стаскивать с себя позорный скотский убор.
— Как звать? — простонал Данила.
— Псаня, — кратко ответила поляница, озлобленно сдирая кожаные ремни. — Меня зовут Псаня, дочь Желтого Пса. Я дочь варяга! Я богатырка! Я хотела биться. Они опоили меня зельем и запрягли. Моего мужа убили. Я отомщу.
Освободившись от узды, присела перед Данькой на корточки — крепко схватила за ухо и насильно повернула его голову на ослабевшей шее, разглядывая кровоточащую ссадину на затылке.
— Рана смешная, хватит валяться, — холодно заметила она. И покосилась равнодушно: — Как тебя величать? Небось разбойник будешь — или…
— Кто это был? — перебил Данила. — Чурила?
— Ха! — Богатырка кратко хохотнула. — Чурила теперь далече. Чурилу нелегко губить. А это… — она махнула рукой через плечо, — всего лишь витязь-угадай. Из Чурилиной дружины. Да-да.
— Он что… безногий? Раненый был?
— Угадаи все безноги. Пешком ходить — позор для угадая. Нелюди поганые, полканы-полукомони! Ножки у них малюсеньки — едва бы верхом сидеть. Даже спят в седле. У этого, видишь ты, лошадь захворилась. Вот и везли рогача в стойла, нового комонька выбирать. А тут вы набежали… с дружком твоим неловким…
Она вдруг запнулась… И улыбнулась, мило приобнажив пару беленьких зубков под верхней губой:
— Спасибо вам.
— Сколько таких мразей в городе? — Даниле стало любопытно, и всерьез.
Псанечка закатила голубые глаза, загибает бледные пальцы.
— Один, два… Три. Еще три угадая да двадцать младших волхвов.
— Сколько? — прохрипел Данька.
— Осьмнадцать, — поправилась Псаня, оглянувшись на двоих незнакомцев в черных плащах, которые по-прежнему пребывали в беспамятстве.
— Тебе повезло. — Псашенька похлопала по плечу. — Быстро их оземь метнул. Не успели очуровать. Они, видишь, мечтали тебя клинками порезать — думали, ты слабанька безоружный. Потому не стали ворожить.
— Обычно ворожат?
— Разумеется, — кивнула богатырка. — Порчу веют, глазами урочат, кости-пакости выворачивают. Моего мужа цвето-маревом удушили.
Странно, подумал Данила. О недавней гибели мужа говорит с чудовищным спокойствием. Металлические нервы.
— О, гляди! — почти радостно воскликнула поляница Псаня. — Да вон они приближаются! Один, два, три… Четыре волхва и угадай на лошади.
Сказала так хладнокровно, что Данька поначалу не поверил. Улыбнулась:
— Вот уж накликали горе. Тебя прикончат; меня — сквозь дым и в упряжь.
Сигнал, опомнился Данька. Подать сигнал моим ребятам! Они успеют, их много! Дюжина кораблей, почти четыреста человек! Поднимут якоря, выскочат из протоки — через пять минут будут здесь…
— Псаня, быстро! Растормоши моего дружка, — заторопился Данька, оглядываясь на далекие темные фигуры, возникшие в конце улицы. Стыря жив, Стыря знает сигнал! — Давай, буди его! Пускай свистит, надо вызвать ватагу!
— У тебя есть ватага? — Голубые глаза недоверчиво сощурились.
— Слушай, рвать твою мать, и выполняй! — рявкнул Данила, внезапно разъяряясь. — Буди Стырю! Ты поняла меня? Быстро.
Ничуть не обиделась. Скорее наоборот: светлая волна удовольствия блеснула во взгляде.
— Я бы рада, только Стыря твой не проснется. Он крепко ранен, — спокойно сказала девушка. — Целая лужа крови.
— Тогда надевай хомут, — злобно сказал Данька.
Проклятие! Только Хлестаный знает условный свист влажской сарыни… Данила слышал этот сигнал всего один раз, когда Хлестаный брал на абордаж его собственный коч. Кажется, два длинных посвиста и задорный перелив… Нет, Данька не вспомнит.
В дальнем конце улицы кто-то пронзительно закричал; дробно загрохотали копыта. Ну вот, подумал Данила, враг поднял тревогу. Заметили свою повозку, недвижно замершую посреди дороги. Скоро будут здесь.
Псаня молча поднялась с корточек, отряхнула ладошки и — решительно вложила мизинцы в маленький рот…
