Екатерина с детства росла «в неподходящем окружении», уверенная, что где-то там, «в столицах», есть другая жизнь, яркая, сверкающая, идеальная. Там мыслят и говорят исключительно о высоком, не знают бранных слов, пьют французское шампанское из наперстков. Там Рай, которого она была лишена по несправедливости жизни и заговору плебейского окружения, но ждущий, готовый принять ее.
Этот брак не был счастливым, да и не мог таковым стать. Таланов был для своей жены слишком прост, слишком груб, слишком приземлен. В свою очередь Савелий достаточно быстро понял, что женился на неврастеничке, нетерпимой, жестокой, болезненно агрессивной ко всему, что противоречило ее представлениям о «приличном» и «достойной жизни». Но он любил ее, даже несмотря на то, что, в конце концов, она возненавидела его за «нищету», за то, что Рай, украденный у ее семьи реформацией Жестокого, все время оказывался где-то дальше, близкий, но всегда ускользающий. Когда жена умерла, он искренне оплакивал ее, но его скорбь осталась неразделенной — сын ненавидел мать, с безумным упорством стремившуюся сделать из него «интеллигентного человека, будущего дипломата».
Грустная ирония судьбы. Он, «миллионщик», делец или, как их называют в Новом Свете, «бизнесмен», председатель правления далеко не последнего товарищества, владеющего маленьким, но очень доходным траулерным флотом. И он же по превратностям слепого чувства на годы оказался гостем в собственном доме и едва не потерял любовь сына. Как хорошо, что это «едва» таким и осталось. Сын, внук и внучка — вот достойный итог его жизни.
Но и про дело забывать не след. Сначала — сделка, затем — приятные думы о семейном.
Таланов сел на койке, резко, насколько позволяло постаревшее тело. Что-то случилось, что-то такое, чего разум в первые мгновения не осознал, но в один момент изгнавшее демонов прошлого. Савелий Сергеевич приложил ладонь к стене, «прислушался» к собственному вестибулярному аппарату. С близоруким прищуром всмотрелся в полупустую бутыль с водой, стоящую на крошечном алюминиевом столике, таком же откидном, как и койка.
Так и есть, чутье и многолетний опыт моряка не обманули его, даже несмотря на годы кабинетной работы. Судя по вибрации корпуса, ходовые машины резко увеличили мощность, выйдя на режим форсажа, одновременно дирижабль заложил крутой поворот на правый борт — уровень воды в бутылке уже не составлял прямого угла с ее стеклянными стенками. Перед вылетом Савелий специально изучил погодные сводки — впереди не было ничего, что заставило бы менять курс. Значит, либо поломка, либо что-то еще… И у него больше нет времени, чтобы тратить его, пытаясь добраться до исландских партнеров до истечения банковского срока.
Он встал, накинул плащ и решительно вышел.
Списанные военные машины пользовались стабильной популярностью в гражданском воздухоплавательном флоте. Как правило, они были уже достаточно изношены и требовали ремонта. Если машина предназначалась для пассажирских рейсов, к ремонту добавлялись немалые расходы по серьезной перепланировке и перестройке сугубо военной машины под цивильные нужды, демонтаж орудийных палуб, пусковых установок и прочей убийственной машинерии. Но надежность военной техники вполне окупала расходы — списанный дирижабль ВВС мог отслужить без проблем еще минимум лет десять-пятнадцать, а затем продолжить службу в Южной Америке и Африке, где эксплуатационные нормы и технический регламент воспринимали как причуды слишком богатых белых людей.
Этот дирижабль не имел даже собственного названия, лишь бортовой номер, и подвергся минимальным переделкам. Вероятно, владелец линии рискнул поставить на рейс только-только выкупленную машину, рассчитывая неплохо заработать на внеплановом рейсе и таких же, как Таланов, бизнесменах, рвущихся в Исландию. Не напрасно рассчитывал, прямо скажем: если обычно подобный перелет обходился примерно в сотню марок, то теперь Таланов заплатил почти тысячу.
У двери капитанской рубки стоял матрос, невооруженный, но с очень решительным видом. Когда Савелий появился из-за угла, он приосанился и стал еще решительнее, наглядно показывая, что не пустит и пресечет. Впрочем, не на того напал, Таланов-старший командовал людьми сорок лет и прекрасно умел «включать начальника». И, что было самым существенным, корабль принадлежал норвежской компании, а норвежский Таланов знал прекрасно. Как и любой человек, занимавшийся рыболовством в «русском море».
— Матрос! — низким голосом прорычал он, подойдя вплотную к охраннику, приподнявшись на носках и угрожающе уставившись ему в переносицу. — Представься! Я — член правления компании, и я тебя уволю к троллям и акулам! С дороги!
И матрос сломался, сразу и бесповоротно.
В рубке Таланов использовал тот же прием, но с меньшей напористостью, разыграв вежливое недоумение делового человека, который очень, ну просто очень сильно спешит и обладает паем в «Воздушных перевозках Бьйорссонов». Пая у него, конечно, не было, но Таланов здраво рассудил, что если все в порядке, его просто выставят, а если не в порядке, то до проверки не дойдет.
Капитан, здоровенный северянин под два метра ростом, в щегольской белой форме, кратко разъяснил, что десять минут назад радар засек пять боевых термопланов английской приписки, полный дивизион многоцелевых тяжелых платформ класса «Пальмерстон». Британцы растянулись широкой цепью по вектору норд-норд-ост с интервалом примерно пятнадцать — двадцать миль. Командующий дивизионом вышел на связь, уточнил класс и цель «пассажира» и потребовал немедленно вернуться обратно, дальше путь закрыт. При сохранении прежнего курса «пассажир» будет сбит.
— Я знаю этого человека, — с истинно нордической краткостью пояснял капитан Таланову, — совместная учеба. Мало говорит, много делает, напрасно не предупреждает.
— Я теряю деньги, — попробовал было протестовать Таланов, но одного взгляда в глаза капитана было достаточно, чтобы понять — здесь угрозы и уговоры уже не помогут. Неизвестно, что связывало в прошлом англичанина и норвежца, но капитан был серьезно напуган и не собирался искушать судьбу. Даже ради «члена правления».
Таланов присел на маленький стульчик в углу рубки, прямо у двери, сцепил пальцы в попытке вернуть самообладание. Он столько сделал в этот день, столько сложностей победил, и теперь все планы рушились по какой-то злой прихоти судьбы и тронувшихся умом англичан… И без того тесная кабина словно сжималась, физически сдавливая его, мешая дышать. В горле запершило, воротник перехватил горло, как удавка. Таланов дернул ворот, крепкая ткань, настоящий «морской шелк», не поддалась с первого раза, Савелий с проклятием рванул снова, пуговицы с дробным перестуком посыпались по металлическому полу.
Он резко встал, собирая в кулак всю волю, подсчитывая, сколько личных средств может мобилизовать — если не удалось надавить, следовало подкупить.
Но Савелий опоздал.
За тридцать морских миль от дирижабля некто, скрывавшийся в ночной тьме, решил, что англичане слишком нерешительно, даже непозволительно мягко отнеслись к своим обязательствам, и отдал короткий приказ. Исполнители попытались его саботировать, ссылаясь на требования экономии, их короткий обмен приказами и отзывами подарил «норвежцу» почти десять минут.
