Айвен думал не дольше минуты, слегка шевеля губами, словно проговаривая ответ. И наконец ответил.
— Саул, я ценю вашу откровенность и отвечу тем же. Видите ли… Во-первых, я совершенно не умею торговаться. С детства. Я всегда заранее отмеряю приемлемый для меня потолок условий и следую ему. А во-вторых, вопрос максимальной прибыли никогда не был для меня определяющим.
На лице издателя, до сего момента вежливо-бесстрастном, отразилось выражение священного ужаса, сменившееся стоической безнадежностью. Фалькенштейн откинулся на высокую спинку кресла и слегка всплеснул руками, словно признавая бессилие разума и здравого рассудка перед хтонической мощью пренебрежения прибылью.
— Видите ли, — продолжал писатель, — я уже вполне состоятельный человек, поэтому могу себе позволить пренебречь некоторой недополученной суммой. Сейчас для меня важнее издать мои новые истории именно в таком виде, в каком они написаны. Я берегу ваше душевное равновесие, поэтому, чтобы не лишать дом Фалькенштейнов вашего мудрого руководства, я могу обратиться в одно из американских или русских издательств. Как вы совершенно справедливо заметили, там новый поворот повествования не воспримут столь болезненно.
— Вас засудят немцы и французы, — констатировал Саул. — И возмущенная общественность, и официальная цензура. Айвен, с такой манерой ведения дел вы пойдете по миру.
— Отнюдь, — усмехнулся русский. — Поскольку на самом деле я никуда не обращусь. А юристов наймете вы.
— Неужели? — приподнял бровь Фалькенштейн.
— Саул, — улыбка Айвена стала еще шире, — вы ведь издаете прямо и через подставные фирмы три четверти европейских таблоидов и наверняка знаете — нет плохой известности, больше скандала — больше продаж. Более половины вложений в любую книгу составляет ее реклама, а в этом случае рекламировать нас будут целых две страны, причем за свой счет. То, что ваше издательство потеряет на еврорынке, оно доберет на общемировом.
— А моя репутация?
— Саул, вы удивитесь, если узнаете, как много можно почерпнуть из внимательного чтения газет и ведомственных бюллетеней, таких как, скажем, «Вестник книжных новинок». У «Фалькенштейна» как минимум три подставных издательских фирмы, которые выполняют заказы, не соответствующие репутации «лица» консорциума. Причем одна — в Конфедерации. Вы уже подумали, какое из двух других будет разгромлено… э-э-э… возмущенной общественностью, как это будет подано в прессе и сколько можно будет списать на это вопиющее деяние?
Фалькенштейн ушел в свое кресло как подводная лодка на глубину, посверкивая маленькими умными глазками, сложив пальцы «домиком».
— Господин Тайрент… — Он сделал паузу, и Ютта подумала, что на том беседа и закончится. — …А чем вы занимались ранее, так сказать, в прошлой жизни? — неожиданно спросил издатель. — Ваше умение зрить в корень и вести жесткие переговоры выдают человека делового склада ума. И опытного…
— Разными вещами, — скромно ответил Айвен. — Весьма разными.
— Понимаю. Если надумаете расширить сферу деятельности, обращайтесь ко мне, мы договоримся, — сказал Саул и решительно закончил. — По рукам. Я тоже не люблю торговаться сверх необходимого. Первый тираж — сто тысяч совокупно, далее допечатки по результатам продаж. Полторы марки с экземпляра плюс три процента с общей выручки после выплаты городских налогов. Больше не дам, идите к американцам или русским.
— Договорились, — сказал Тайрент, вставая и протягивая издателю руку, тонкие старческие пальцы Саула с распухшими суставами утонули в его широкой ладони.
Глава 8
СЕМЕЙНЫЙ КРИЗИС
7 августа, день четвертый
Первый день отпуска Таланова-младшего начался и развивался в точности так, как он надеялся, шагая в жаре и пыли далеких южных стран — в кругу любящей семьи, беззаботно и радужно. Солидный сытный завтрак сменился чаем с вареньем и легкой, добродушной беседой ни о чем. На волне всеобщего хорошего настроения даже мытье посуды из тягостной обязаловки превратилось в очень увлекательный процесс, почти что игру на четверых. Мужчины, большой и маленький, мыли, женщины вытирали посуду, вилки, ложки и расставляли по положенным местам. Хлопья пены, веселые замечания, смех и шутки летали по всей кухне, на пике веселья едва не разбили супницу «с петухами и лягушками», но все обошлось.
Завтрак закончился, кухня сияла чистотой как в первый день ее сотворения, стрелки часов незаметно подкрались к десяти утра. Настало время составления Плана — чем же заняться дальше…
«Когда Аллах создавал время, он создал его достаточно», — вспомнил Виктор одну старую поговорку. Эти мудрые слова в полной мере относились ко дню сегодняшнему, а также распространялись на три следующие недели.
Можно было пойти на Ярмарку ремесел, что проводилась в Муроме каждый год в августе, собирая множество людей со всей губернии. Можно было сходить в кинограф, что не так давно открылся после капитальной реставрации. Можно было просто гулять, заходить в разные общественные места, есть вкусные вещи и вообще радоваться жизни. После недолгого совещания объединенным решением Талановы постановили отдаться на волю случая и настроения.
В этот момент и прозвенел первый звоночек, на который Виктору следовало обратить внимание. Марина всегда исповедовала стратегию дозирования удовольствий. Если, допустим, на семью покупалось по десять яблок на каждого, Виктор предпочитал выдавать каждому его долю сразу, а там уже как хозяин решит. Жена, наоборот, стремилась к целевому распределению по определенному графику. Так и сейчас, в силу естественной природы вещей, Марина должна была предложить составить некое расписание, так, чтобы на каждый день приходилось какое-нибудь развлечение, существенное, но одно. Однако на этот раз привычный ход событий сломался, и жена не выступила против лозунга «Все и сразу!».
День оказался однозначно перегружен событиями. Хронологически он включил в себя поход на Ярмарку, посещение двух кафе, одной кондитерской и одной мороженной лавки, катание на почти десятке разнообразных аттракционов, закупку бесконечного ассортимента безделушек и сувениров. И, конечно же, поход на кинографическое зрелище.
Таланов заколебался перед кассой — день клонился к вечеру, накормленные, напоенные, накатанные на каруселях и «чертовых колесах», навьюченные пакетами с подарками и сладостями дети откровенно устали.
Но…
Это был «Челюскин»! Самый дорогой фильм в истории отечественного кинографа, самый скандальный фильм года, запрещенный к прокату в Британии, самый зрелищный фильм десятилетия, что скрипя зубами признали даже в Лос-Анджелесском кинографическом консорциуме.
Разве можно было пройти мимо кассы?
Дети — очень ловкие и хитрые манипуляторы, за редкими исключениями тонко чувствующие психическое состояние родителей. Пакеты и подарки совершенно не помешали Диме и Маше сковать отца в объятиях, зацеловать и утопить в искренних «папочка, ты такой замечательный, ну пожа-а-а-алуйста!».
