Чудовище плыло к дамбе. Вознесенная над водами глава его держалось горделиво. Медленно поворачивалась из стороны в сторону, внимательно оглядывало оно свои новые владения. Грудь взрезала зеркало озера, распуская по нему султаны белой пены. То пропадали, то снова появлялись над поверхностью черные, блестящие на солнце извивы длинного тела с маленьким гребнем вдоль хребта. Плоский хвост поднимал фонтаны брызг.
Испанцы с берега и индейцы со стен и дамб завороженно следили за его приближением. Никто не кричал, не указывал пальцами. Просто смотрели, не в силах отвести взгляд от страшного и величественного зрелища.
— А может, дать по нему залп? — с трудом стряхнул с себя оцепенение Альварадо.
— Не надо, — ответил Кортес. — Он идет к дамбе, в сторону врагов. Если начнем стрелять, он может свернуть и заинтересоваться нами.
— Если он свернет неожиданно, то стрелять будет уже поздно. Вы видели, с какой стремительностью он разделался с лодками?
— Помнится, совсем недавно вы обещали украсить его арбалетными болтами, как могилу знатного дона свечками в День Всех Святых.
Под суровым взглядом капитан-генерала Альварадо сник, хотя и не успокоился. Его деятельная натура требовала огня и дыма, а не тихого отступления.
— Идите к своим людям и прикажите им отходить дальше к лесу, — велел Кортес. — Не шуметь, доспехом не бренчать и не дай бог кому выстрелить. Четвертую лично.
Альварадо козырнул и пошел исполнять его приказание. Капитан-генерал жестом подозвал стайку желторотых ординарцев, роившихся у холмика, где располагался командный лагерь. Позакрывав разинутые от удивления рты, они приблизились к Кортесу и, звякнув друг об друга козырьками морионов, вытянули шеи, показывая, что готовы внимать словам командира. Он передал им почти те же самые распоряжения, что и Альварадо, меняя только способ казни для каждого капитана, и уже собрался было отпустить их исполнять поручение, как за кустами истошно заржала и забила копытами по дереву чья-то испуганная лошадь.
Змей остановился. Пенные буруны вокруг его тела улеглись. Медленно, с какой-то демонической грацией повернул он голову к съежившимся внутри своих панцирей завоевателям. Прямо в сердце каждого испанца уперлись два немигающих глаза, темных и холодных, как камни на склонах великих гор.
Вздох облегчений и радости колыхнул толпу мешиков на дамбе.
Чудовище вскинулось, разинуло зеленоватую пасть, вывалив наружу длинный темный язык. Распушило за головой маленькие розовые крылышки, раздувая зоб, выдавило из себя утробное шипение и исчезло, будто растворилось в бесконечной глади озера, только круги по воде. Не веря своим глазам, испанцы и мешики привстали, пытаясь разглядеть в пучине темное тело. Неужели ушел?
В султанах брызг и пены змей вознесся над озером, показав на мгновение серое лоснящееся брюхо, и обрушился на дамбу, подняв облако щепы и каменного крошева. Мотнул головой, сметая в воду людей с корзинами и бревнами. Зубами прихватил нескольких несчастных, чьи крики мгновенно стихли в огромной пасти. Снова поднялся над дамбой и, раздув зоб, зашипел. Не помня себя от ужаса, те, кто был ближе к городу, бросились в ворота. Те, кто оказался на другой стороне, прыгали в воду, стараясь уплыть от вернувшегося в дурном настроении бога Кецалькоатля.
Темные головы, до этого в изобилии торчавшие над стенами Шалькотана, исчезли, как и не было. Перепуганные рабочие бросились под защиту стен, сметая растерявшихся стражей у ворот. В городе что-то заскрипело, разваливаясь, посыпалось, полетели на камень глиняные горшки и серебряные блюда. Над крышами появились первые дымки — опять кто-то опрокинул жаровню. С грохотом сорвался с талей поднятый до самого края стены скорпион и раскатился по площади десятком деталей. Паника набирала силу.
Неуправляемая толпа вихрем пронеслась по улицам, сметая на своем пути навесы торговых платок, опрокидывая тюки с товаром, роняя в канавы стариков и детей. Крякнув, развалился онагр, давно оставленный артиллерийской командой. Второй покосился, бессмысленно задрав в небо бесполезную ложку для укладки снаряда.
Несколько разрозненных мешикских отрядов попытались было организовать заслон на центральной площади, но были опрокинуты и затоптаны. Те, кто не был размазан по мостовой пятками шалькотанцев, заразились общей паникой и побежали к задним воротам, выходившим на Мешико.
Людское море выплеснулось на дамбу, сметая остатки идущих на битву с испанцами войск и артиллерийский обоз, и понеслось к виднеющимся вдалеке башням столицы. Змей снова поднялся над водой, развернув крылышки, и победно зашипел вслед убегающим в лес испанцам.
Ветер нес летательный аппарат над озером, безбожно раскачивая его в разные стороны. Копья скрипели друг о друга и грозили порвать связующие жгуты. Парусина гудела и трепетала от наполняющего ее ветра. Запястья, стиснутые петлями, наливались отечной синевой и почти ничего не чувствовали. Вывернутые плечевые суставы болели сильнее, чем на дыбе. Самому-то Ромке, слава богу, не довелось, но как-то раз в подвале князя Андрея видел он, как извивается в ременной петле дородный бородатый мужик. Крики его потом долго преследовали Ромку в ночных кошмарах. На всю жизнь хватило. Хорошо флорентийцу. Тот, кажется, уже давно расслабился
[46]
, во всяком случае, не орет, не дергается.
Конца полету видно не было. Их занесло на большую высоту и влекло в неизвестность спиной вперед. Лишь убегала из-под ног однообразная водная гладь, кое-где прорезанная одинокими островами, форма которых молодому человек ничего не говорила. Пока запястья и плечи ныли не так сильно, Ромка пробовал управлять их планером, наклоняя то одно, то другое крыло, но аппарат либо не слушался вовсе, либо отвечал такими рывками, каким мог позавидовать и дикий андалузский жеребец. А вся конструкция начинала так скрипеть и трепыхаться, что казалось — вот-вот развалится. Оставалось только висеть в ременной петле и ждать своей участи либо… Спрыгнуть? В последние десять минут эта мысль все чаще посещала молодого человека. Высота добрых тридцать саженей. Он хорошо помнил, как шарахнулся брюхом об воду, неудачно нырнув всего с двух, а отсюда всю требуху по волнам распустит. Да и флорентийца оставить нельзя, без Ромки он точно погибнет. Либо утопнет, либо о скалы разобьется, когда до берега долетят.
Кстати, сколько они уже в пути? Ромка повернул голову и, прищурившись, глянул на солнце. Высота между его нижним краем и поверхностью гор изменилась от силы на полвершка. Значится, минут сорок, не более. А чудится, будто полдня болтаются между небом и землей. Куда же их все-таки несет? Хорошо бы поближе к своим, а то и прямо в Тескоко. Ромка представил, как их аппарат медленно опускается на городскую площадь, как бегут к нему в восторге капитаны, как округляются от удивления глаза Кортеса, как хмыкнет в бороду Мирослав, скрывая гордость за своего воспитанника.
Теплый ветерок, надувающий их небесный парус, ослаб. Аппарат завис в безоблачном небе и сорвался в стремительное пике. Воздух, ставший вдруг смертельно холодным, резанул по лицу, петли с новой силой впились в отекшие запястья. Вздутая пузырем ткань опала и захлопала на встречном ветру. Дон Лоренцо пришел в себя и завизжал тонко и протяжно. Ромка зажмурился, каждым позвонком чувствуя приближение такой желанной и такой твердой земли.
