Упав на четвереньки, воин пробежал вперед и с кувырка вскочил на ноги, развернувшись лицом к противникам в прыжке. Один хлыст свистнул над головой, заставляя пригнуться. Второй по-подлому, снизу, развернувшись пестрой гадюкой, ужалил в скулу. Боль взорвалась перед глазами радужными пятнами.
Прижав ладонь к рассеченной щеке, русич отпрыгнул насколько мог. Но жалящий кончик настиг, полоснул по руке чуть ниже прошлой раны, вырвал из горла крик. Другой хлыст обмотался поперек тулова и дернул, раздирая кожу на спине и животе. Белый хитон Мирослава расцвел алыми цветами. Не отрывая одной руки от лица, второй он зажал раны на животе и рухнул на колени. Спина его сгорбилась, выражая покорность судьбе, глаза из-под залитой кровью пятерни смотрели куда-то в землю.
Мешики засмеялись и стали приближаться под одобрительные вопли с трибун. Хлысты в их руках играли, как живые гады, поблескивая острыми чешуйками вулканического стекла. Не дойдя пары шагов до поверженного врага, они остановились, видать, размышляя, что делать. Дать подняться или застегать насмерть, пока не встал. Додумать не успели. Мирослав вскочил. Широкой ладонью сгреб болтающиеся хвосты и рванул на себя.
Не успевшие отпустить рукояток, ученики оказались в железных объятиях. Руки их были накрепко прижаты к телу. Кожаные ремни опутали их шеи и стали затягиваться с неумолимостью водоворота. Один из мешиков захрипел, второй завыл тоненько и забился, как в падучей.
Мирослав рывком оттолкнул от себя перепуганных юнцов и, не дожидаясь, пока на арену выскочит стража, отступил к воротам. Первая на сегодня схватка осталась за ним.
Пока обиженные русичем ученики, сопя и поскуливая, распутывали кожаные ремни и перелезали через ограждение, на арене незаметно появился новый боец. Высокий, статный, он сжимал в тонкой мускулистой руке широкий трезубец с крючками под остриями. По древку его была намотана длинная веревка. Метать, что ль, будет? А потом дергать, чтоб назад вернуть? Или гарпунить, как нерпу? Вроде не по правилам. Хотя какие уж тут правила?!
Но высокий не стал швыряться трезубцем. Ловким движением распустив веревку, он намотал свободный конец на левую руку и выставил острия вперед. Вот чудная техника, подумал Мирослав, внимательно следя за его перемещениями. Мешики на трибунах тоже притихли, только кого-то икота разобрала. Знатный, видать, боец. Надеются, что не посрамит.
И правда, знатный. Мирослав едва успел отскочить от направленных ему в грудь вил. Веревка захлестнула запястье. Русич едва выдернул руку из затягивающейся петли. Возле лица опасно блеснул один из заточенных рогов. Значит, заарканить и пригвоздить?
Мирослав проскользнул вдоль ограды, стараясь не подставлять мешику бок. Теперь развернуться и… Назад! Воин едва затормозил, подкинув ногами в воздух тучи опилок. Трезубец чуть не рассек ему голень. Ворсинки веревки неприятно коснулись шеи. Подлый удар комлем прямо по ране. Пинок ногой под коленку, к счастью, чуть выше сустава. Да он силен! Разрывая дистанцию, Мирослав снова припустил вдоль стены. Трезубец чиркнул по камню за спиной и вернулся к хозяину рывком за канат. Надо что-то решать, еще один-два броска, и острие вопьется в тело.
Мирослав толкнулся от стены голой пяткой и взлетел над несущимися навстречу остриями. Мешик отшатнулся, и русич плюхнулся на арену, успев зацепить веревку. Предплечьем сблокировал направленную в лицо ногу и выдернул из-под себя витой шпагат. Рванул. Гладкое, отполированное многими прикосновениями древко трезубца само легло в ладонь. Не тратя времени на разворот, он ткнул комлем замахивающемуся мешику под ложечку. Тот с шумом выпустил воздух и сложился пополам. Мирослав перехватил древко двумя руками и как топор, с плеча, опустил на жилистую шею. Противник ткнулся лицом в опилки и затих. Шапочка со сломанными перьями слетела с головы. Несколько стражников тут же оказались рядом. Уперев в грудь русичу острия копий, они оттеснили его подалее, стараясь закрыть широкими спинами лицо поверженного.
Эка невидаль, подумал Мирослав, отходя к воротам. И чего они так о внешности своей пекутся? Как красны девицы на выданье. Нешто в палаты царские и в светелки местных бояр вхожи? Потому и не хотят, чтоб опознали случаем? Чтоб, когда они решат местных бояр на нож сажать, охранители тела, которые тоже тут учатся, не узнали?
А вот и третий. Под молчаливыми взглядами амфитеатра на арене появился невысокий крепыш. Литые мускулы под татуированной кожей. Длинные руки, цепкие кривоватые ноги, вислые плечи борца. Тоже в маске из кожаных полосок. На руках железные кольца вроде наручей, и больше никакого оружия. Разве что под повязкой на чреслах, но то вряд ли. На кулачках будем биться? Что ж, славно.
Мирослав сжал кулаки, поднял руки, согнул спину и, покачиваясь из стороны в сторону, двинулся навстречу малышу. Тот раскорячился так, что голова его оказалась чуть выше Мирославова пояса. Руки в кулаки сжимать не стал. Бороть, значит, будет, заламывать. Проверим.
Русич выбросил вперед левую руку, нарочно ее расслабив. Если и схватит, то бросить не сможет. Коротышка чуть отклонил голову, пропуская бессильный удар. Мирослав вложился с правой, чуть покрепче. Мешик уклонился и от этого удара. Русич размахнулся в полную силу, но бить не стал, поняв, что супостат только того и ждет. Улыбнувшись в бороду, он опустил руку и отступил на шаг. Трибуны возроптали.
Подгоняемый ими мешик шагнул на Мирослава, качнул того вправо, влево. Русич стоял твердо, лишь доворачивая корпус вслед и держа наготове заряженные на удар кулаки.
Мешик скрючился сильнее и нацелился в ноги. Оценил отведенное для удара колено и отступил. Мирослав прыгнул вперед, надеясь застать того в неустойчивой позиции, но мешик ртутью обтек кулаки воина и попробовал забрать руку. Не дотянулся. Решил обхватить торс, но чуть не попал под опускающийся локоть Мирослава. Бойцы замерли друг напротив друга, стараясь унять тяжелое дыхание. Люди на трибунах, внимательно следившие за поединком, взорвались подбадривающими криками. Мешик не обратил на них никакого внимания.
Он смерил Мирослава внимательным взглядом. Коротко поклонился, развернулся к забору и, перемахнув его, исчез из виду. Русич поклонился ему вслед, прижав руку к окровавленному хитону напротив сердца. Бой равных противников закончился без единого удара.
Отряд разведчиков — капитан-испанец и два индейца-следопыта — крадучись шел по тысячелетнему лесу. Перебирался через поваленные стволы, нырял в ложбинки, затаивался, заслышав издаваемые ночными обитателями шорохи. Здесь, на подступах к Теакопану, на ничейной земле, случались самые кровавые стычки, разведчики пропадали поодиночке и группами. Иногда тут находили их руки и ноги, развешанные по деревьям в знак того, что покинули они этот мир под лезвием жреческого ножа.
Впереди раздался хруст ломающейся под тяжелой ногой ветки. Испанец юркнул за ствол и вскинул арбалет. Индейцы растворились в окружающей природе. Капитан занервничал. Сбежали? Остались? А вдруг в спину ударить собрались? Слухи о растущих силах Мешико будоражили союзников и служили поводом для непрекращающихся пересудов. И если талашкаланцы хранили твердокаменную верность, то жители Тескоко, Чалько и других прибрежных городов вполне могли переметнуться на сторону врага, прихватив с собой ценный трофей — живого teule. А откуда были отправленные с ним индейцы? Он так и не научился разбираться в их цветастых накидках.
