И все-таки пара высоких фламандских бокалов уцелела — и подается знатокам, склонным ценить в вине не столько дурман, сколько игру, запах и букет. Или людям, уважаемым более обычного.
Например, алькальду. Его спутнику пришлось довольствоваться обычной кружкой, сделанной в соседнем предместье, Триане. В ней и мочит усы. Басит:
— На деле — они одинаковы.
— Кружка и бокал? По сути, да. Но бокал позволяет извлечь из того же вина больше радости.
— Я не о кружках, о людях. О девке и пройдохе. Каждый видит в другом свою беду. Оттого и злость. — Сообщил стражник и, сделав пару глотков, возгласил: — Ваше здоровье, дон Диего!
— И тебе не болеть, — судья скорей понюхал вино, чем пригубил. Молчит, но это значит — слушает.
— Я ведь сам из деревни. Знаете, что там делается? Я встречаю знакомых, больше на рынке. Моих-то пока не прижало, они, в конце концов, Севилью кормят…
— А остальные?
— Тех, что от города подальше, сеньоры попросту выживают с земли. Не мытьем, так катаньем. То есть и правда — устраивают что-то вроде таможни и запрещают крестьянам ходить по господским землям. А кто границы владений нарушает да попадается, тех уже и кат с кнутом дожидается. Приходится подаваться в город. А что сделает одинокий человек без ремесла?
— А в слуги? — чем дольше разговор, тем больше интереса проявляет молодой человек.
— Дон алькальд давно нанимал слуг?
— Собственно, никогда.
— Ну, скорее всего, сеньор бы брал человека с рекомендацией, верно? Но если б ноги принесли вас на площадь, где стоит ожидающая найма прислуга, вы б увидели там толпу голодных, готовых работать за харчи. Но и это скромное предложение редко кого устраивает без рекомендации. А откуда у деревенских рекомендация?
— Иные из моих знакомых говорят, что с удовольствием избавились бы от лишних слуг, — пробормотал Диего задумчиво, — да не хотят выбрасывать на улицу хороших людей.
— И они правы! Теперь увольнение — это приговор. Малость отложенный. Впрочем, с рекомендацией у слуги есть надежда. Без…
Он поднял плечи, словно пытаясь спрятать в них голову. Почти получилось.
— Одна надежда — король…
— Король ничего не сделает. Ну, разве поменяет министра. И велит новому делать все то же, что и прежний. Потому как иного способа загнать крестьян в армию не придумать. Сразу про вольности вспомнят. Так что один у них выход — королевская служба.
— Вот черт! Теперь понимаю каталонцев.
— Ты этого не говорил. А я — не слышал. Пойми, любой чужой король будет только хуже. Потому что Филипп — свой. Ему на такие дела через совесть шагать приходится. А кто вы французу и португальцу? Чужаки.
Стражник только желваками поиграл. «Чужаки» — какой крестьянин не поймет такого слова? Нездешние, которых вовсе не грех обжулить, если нужны, а в общем, так лучше б их вовсе не было. Одна морока!
— И что делать?
— Исполнять долг. Если человек не хочет нести часть общей ноши, она его настигнет. Рано или поздно. Вот ты говорил о тех, кто наживается. Тут два варианта — они или вложат деньги обратно — в мануфактуры, что начнут одевать колонистов в Америке, в пороховые мельницы, что обеспечат выстрелы нашим пушкам, в корабли, что изгонят врагов Испании с моря… Или начнут копить. Тут тоже два варианта — отнесут деньги под процент генуэзцу, тот отдаст королю, Его Величество этими деньгами жалованье заплатит — нам с тобой, кстати. И армии. Которая награбит достаточное «квинто», чтобы отдать королевский долг, да с лихвой. Ну или проиграет, тогда король объявит себя банкротом. И долгов не отдаст. Второй вариант — начнут набивать кубышку. Ну, королю после очередного банкротства будут нужны деньги. Или святейшей инквизиции. Такова судьба тех, кто не желает грести своим веслом.
Когда Диего глаза в глаза уставится — и без того хочется сжаться в комок. Влезть в кирасу, как черепаха в панцирь. А сейчас… Того и гляди, взглядом к стене отбросит да по беленым кирпичам разотрет.
— А девки-то чем виноваты?
— А тем. В старые времена испанки шили мужу сперва саван, а потом плащ. Знали, на войну пойдет, да, может, товарищи только тело бездыханное вернут. А сейчас? Да и не все дороги в шлюхи ведут. В монастырях, знаешь ли, послушниц кормят. А при полках раньше жены да сестры состояли. Хотя и без потаскух не обходилось.
— Монастырь — это безбрачие.
— Можно и уйти, до пострига. Да и после… А вот как скоро шлюха подхватит французскую хворь? И какие после того муж и дети?
Диего вздохнул. Продолжил.
— Нам остается делать то, что мы можем — и понимаем. Например, сейчас…
Откинулся назад и состроил скучающий вид. Орать «Эй, человек!» в Севилье было не принято. Тем более кабальеро при ученой степени и должности. Слуги сами должны заметить, что господину чего-то надо.
И точно, позади немедленно возникла служанка.
— Что угодно дону алькальду?
— Заплатить за обед. Вот, лови…
О поднос ударилась пара серебряных монет.
— А старый реал, верно, и один за двоих бы сошел, верно?
— Да и такой один сгодился бы. Вы очень щедры, сеньор.
Еще бы. Только что переплатил вдвое.
— А еще я буду щедр, — заметил Диего, — если ты запомнишь людей, которые расплатятся монетой с католическими королями. И перескажешь мне при случае…
— Тогда развязывайте мошну снова! Потому что плосконосый щеголь в надвинутой на глаза шляпе «изабеллами» просто набит. Вон он, в углу сидит. Мрачный такой.
— Ясно.
Диего медленно обвел глазами неказистый зал. Земляной пол, мощенный все той же трианской плиткой. Выбеленные стены, свежие там, куда не достают шляпы посетителей — и обтертые ниже. Вот и еще один моряк раскуривает глиняную трубку, совершенно не заботясь о том, что спина у щегольской рыжей куртки уж если не белая, так желтая. Впрочем, что сделается буйволовой коже? Его товарищ занял кресло с подлокотниками — и низкой спинкой. Этот еще не закончил набивать зельем деревянное чудовище с длинным чубуком. Под столом — печальная собака. А вот чуть дальше… За окном, забранным в мелкую решетку и остекленным «бычьим глазом» — то есть кусочками стекла, несущими след от инструментов стеклодува, отгородился широким полем шляпы от солнечного света. Точно, иноземец, и преинтересный.
На поднос перекочевали еще два реала.
— И принеси нам еще раков, прелестная сирена! — А ракам красная цена восьмерной мараведи. — Лучше под носом у того сеньора…
— Думаете, ему уже рассказали ту байку? — поинтересовался подчиненный.
— Непременно.
А что плосконосый в порту новичок, по обуви видно. Туфли, ладно. Но оставить без защиты шелковые чулки? Порт — это грязь и занозы. Можно не жалеть собственную шкуру, но вещь, которая стоит пяток золотых эскудо? Нет уж. Те, кто может себе позволить шелк, здесь носят сапоги. Или штиблеты, хотя бы полотняные.
