Ян скользящим движением переместился и врезал ему в челюсть со всей силы. Солдата снесло так, что и второй сапог слетел. В шеренге дернулись и замерли. Юнкера недвусмысленно наставили винтовки. Что они будут стрелять при малейшем действии, никто не сомневался. Слишком серьезные лица.
— В чем дело, лейтенант? — напряженно спросил один из демобилизованных. Низенький крепкий дядька со следами оспы на лице с погонами старшего сержанта при ордене «Мужества» и медали «За боевые заслуги». — Он ничего не сделал. Неправильно это.
— Вчера утром, — четко и внятно сказал Ян, — ваш эшелон останавливался на станции Курганная. После его ухода в доме железнодорожника, стоящем прямо возле железки, нашли три трупа. Изнасилованная баба и два ребенка. Шести и четырех лет. Ножом порезали. А на столе была скатерть красная. Так из нее какая-то гнида вырезала куски для портянок. Вот такие. — Он показал рукой. — На войне всякое случается. Многое прощается, на многое глаза закрывают. Невинная кровь в мирное время никому не будет прощена. — Встать, — приказал он стонущему солдату.
Тот медленно и с трудом поднялся. Лицо страшно перекошенное, не иначе челюсть сломана. Ну да недолго болезному. Не забыть потом документы взять.
— В сторону его, — приказал юнкерам.
Солдат попытался что-то сказать и заработал прикладом меж лопаток. Подскочили железнодорожники в выделяющихся на общем фоне гражданских одежках и форменных тужурках и пинками погнали его к стене склада. Парни были злые: любой на себя мог ситуацию примерить. Как телеграмма со станции пришла, все местные работники стали требовать раздать оружие. Еле удалось успокоить, но делегатов они приставили для контроля. Пусть. Лишь бы слушались.
— А еще, — сообщил Ян, изучая внимательно лица, — часы пропали карманные. Серебряные. С дарственной надписью. Никак не ошибешься.
— Вот эти? — доставая из кармана шинели, спросил разговорчивый дядечка. — В карты выиграл, — поспешно заявил, заметив движение в его сторону. — Вот у того. — Он показал на одного из солдат.
— Кто-то может подтвердить? — спросил Ян у пассажиров вагона.
— Многие видели, — пробурчали из строя.
— Не врет сержант.
— Двое их было. Приятели.
— Скоты.
— Вот и ладненько, — согласился Ян, — взять его!
— Нет, — завопил тот, бухаясь на колени. — Это не я! Это все он! У меня дети. Не надо!
На ногах он стоять не желал, все время цеплялся за окружающих и землю. Его тащили волоком под громкие завывания. Жалости не было — одна брезгливость. Сумел напачкать — сумей ответить.
Ян подошел и, вытащив пистолет, выстрелил в затылок сначала истерично рыдающему, силой поставленному на колени, потом и второму. Тело в таких случаях падает не вперед или назад, а мешком вниз, как будто кости разом вынули, и крови совсем немного.
Можно было доверить и другим, но это вопрос чести. Сам приговорил — сам и исполняй. Чтобы почувствовал, как это — без суда и особого следствия. С пойманными на горячем только так и можно. А еще один грех на душу… С этих совесть мучить не будет. Не юнкеров же заставлять. Дети еще.
Из открытых дверей теплушек настороженно смотрели лица. Головин выпрыгнул из вагона. На плече у него висел австрийский карабин с большим оптическим прицелом. Карманы тоже оттопыривались. Парочка револьверов или пистолетов стандартно в таких случаях обнаруживалась. Иногда тащили и вещи посерьезнее.
— В кого собираетесь палить? — спросил Ян в воздух, без конкретики. В данный момент устанавливать хозяина неинтересно. Конфисковали — и дуй себе с миром дальше. Вот при сопротивлении совсем другое отношение. — В соседа в родной деревне?
Головин молча выложил на стол три круглых «ананаски» и пистолет Федорова. Встал чуть в стороне, готовый исполнять дальнейшие распоряжения.
— Или взрывать…
— Так охотиться, — невинно улыбаясь, заявил все тот же разговорчивый дядечка. — В наших местах дичь имеется. А это — рыбу глушить, — пояснил на взгляд, — но гранаты не мои! Аллах милосердный свидетель.
Он вроде удивленно выдал:
— А ведь, лейтенант, у тебя тоже не табельный. — Сказано было без особого вызова, с мягким укором.
— Фамилия? — спросил Ян сержанта.
— Колобов.
— Я на службе, а вы не пришей кобыле хвост.
— И где ж нынче на службу принимают? — задумчиво спросил рябой. Ян молча ждал продолжения, глядя на вытряхнутые из вещмешков вещи. — А что? Я готовый. Порядок для Руси первое дело, — заявил, хитро прищурившись. — В селе первый человек после помещика
[23]
— жандарм, а туда не иначе как сержанта заслуженного после армии берут. В полицию городскую — так еще лучше.
— Доброволец?
— Так точно! Добровольно готов служить на благо Отечества!
— Тогда вдоль эшелона пройди и всем объясни, что здесь произошло. Потом ко мне подойдешь.
— А винтовочку мне возвернут в таком разе? Личное оружие в полиции разрешено за собственные средства приобретать.
— А говорить много будешь, — сообщил Ян, — недолго и погнать. Вещмешок оставь — и бегом!
— Так точно!
Ян глянул на Головина, и тот понятливо кивнул. Присмотрит. Еще разобраться надо, что за человек. Сильно шустрый. А что делать, если на всю станцию полицейских только четверо? До войны прекрасно хватало десятка, да молодых тоже позабирали. Еще трое старики и полуинвалиды, в конторе сидят и бумажки заполняют. Кругом некомплект. Хорошо если вернутся, да неизвестно когда. Юнкера прекрасны для демонстрации силы, а не ловли жуликов. Обыски устраивать и реальных мазуриков ловить соображение требуется и выучка. А тут чистку затеяли.
Наверное, правильно, все МВД и полицейское и жандармское управление превратилось давно в сборище не столько работающих, сколько принимающих подношения. Все принимают за норму необходимость регулярно подарки давать, снизу доверху. Доносы опять же. Иной положишь под сукно — и требуй с обвиненного регулярно. Куда он денется? На рядовые должности не просто служак берут, а наиболее тупых и готовых выполнять любые указания. Закон — тайга, никого не интересует. Занеси чиновнику или судье — и будет решение в твою пользу. И все прекрасно сознают, что ходят по краю. Попадется на горячем, и замять не удастся: свои же сдадут, выслуживаясь. Начальство мигом отречется. Вся система на этом построена. Вот и не пошли они умирать ради системы. К шайтану проявлять героизм, когда семье, оставшейся без кормильца, никто и не подумает помогать. Сплошная гниль в государстве. Правы военные — ломать все надо, вот как бы результат хуже не вышел. Этих разогнать, а кто делом заниматься будет? Новые ни умения, ни квалификации не имеют. Только хуже сделать. Нельзя все на корню ломать — в грабежах и кражах захлебнемся. Проверять надо все министерство, и работа не на один месяц. А пока как умеем, так и работаем.
