Кое-кто из его выпуска Ярославского училища ушел из армии — большинство осталось. А кто прогадал, выяснится позднее. Его служба устраивала, и Видаль всерьез рассчитывал однажды обнаружить в вещмешке генеральские погоны вкупе с высшими наградами. Лейтенанта ему дали давно, еще в Ярославле. Одному из первых из старого взвода юнкеров. Старшего заработал уже здесь, в Пограничном корпусе. Уж чем-чем, а званиями их не обделили и шагистикой задним числом не дергали сверх необходимого. Заслужили. Даже сравнялись в званиях с собственными командирами.
Доучиваться пришлось уже в офицерских погонах, и смотрелось это уморительно. На лекциях по тактике они сами преподавателя могли многому научить. Особенно в связи с партизанской войной. И предложение послужить на Востоке скорее обрадовало, чем огорчило. Все лучше, чем в гарнизон, и кругом знакомые. А пограничники или армия — какая разница. Здесь скорее выслужить чин можно. Где опасно, там и ордена со званиями. А Тульчинский своих завсегда помнит.
Недавно ему по секрету сообщили и о представлении на капитана, ушедшем наверх. Двенадцать килограммов золота, найденные в разгромленном караване, кому-то сильно пришлись по душе.
Орден и медаль у него уже были, и заслужил он их не за красивые глаза. За медаль так и вовсе литром крови и куском мяса заплатил, а осколок до сих пор таскал в кармане, никому не показывая. Повезло — Иншалла. Потому и дорожил медалью намного больше ордена. Хотя и тот вручен за дело. Но кровь пахнет по-другому. Особенно своя.
— Как дела?
— Мы готовы, — доложил Атарик.
— Слушай, — привалившись спиной к валуну и шаря в карманах в поиске сигарет, спросил Видаль, — ты таджик? Совсем ведь не похож. Откуда имя такое — Таджмамад?
— Русский я, — сердито заявил Атарик. Его с детства достали дурацким вопросом. — Отец служил в Файзабаде и жену привез оттуда. Я в Заволжье рос и родственников с той стороны два раза в жизни видел. А имя в честь брата матери. Она так захотела. Остальные у нас в семье все сплошь Остромыслы да Словины.
— Да не обижайся ты, просто любопытство замучило. Заметил, родившиеся при Республике и имена другие получают. Новомодные. Ахмеды с Махмудами уже не устраивают. Славорусы толпами ходят…
— Вопрос можно? — дождавшись, пока командир со смаком докурит, спросил Атарик.
— Валяй.
— Откуда уверенность, что они пойдут здесь? Степь большая — кто мешает повернуть?
— Степь большая, да дорога у Джи-ламы одна, — наставительно сообщил старлей. — Обложили его и гонят. Прямо на хвосте сидят. Самолеты постоянно отслеживают и докладывают конной группе. А воды в здешних местах не так чтобы много. Каждый источник на учете. Пойдет другим маршрутом — сдохнут и кони, и люди. Нет у него выхода. Будет уходить в Китай. К нам в гости.
— В смысле?
— Так это вот, — Видаль махнул рукой, показывая на окрестности, — уже не русская Монголия. Китайская. Хотя разницы никакой. Сплошная голая степь.
Он посмотрел на удивленное лицо Атарика и объяснил снисходительно:
— Мы охраняем железную дорогу, так?
— Да.
— А что она не по нашей территории проходит, чхать и растереть. Злобные бандиты, покусившиеся на перевозки, непременно должны быть наказаны. По всей строгости закона. Ты ж не думаешь, что Джи-лама двигается в эту сторону исключительно из любопытства?
— Нет, — оторопело заверил Атарик.
На фоне недавнего заявления о целенаправленном загоне банды именно в эту сторону прозвучало оригинально. Да и полоса ответственности по договору для русских вдоль железной дороги была два километра, а они расположились хорошо если не в тридцати от разрешенных мест. С другой стороны, если подумать, замечательный предлог для оправдания перед китайцами. Вряд ли кто-то не поймет, зато возражать нечего. И ноги бить не пришлось долго. Высадили на полустанке, и всего один переход. В училище регулярно ходили — привычное дело. Не осрамился перед солдатами. Он давно и прочно усвоил от бывалых людей — если пехотинцу выпадает случай проехать на машине, это лишь кажущееся облегчение. Это значит, что где-то горит, возникла необходимость заткнуть дыру и ждать, пока солдаты добредут до нужного места своими усталыми ногами, просто нет времени. А это еще означает большие проблемы. Кто-то наверху чего-то не учел, и расплачиваться за это придется жизнями. Лучше спокойно и не торопясь. Даже если тебя отправили в разведроту. Чести много, дорог будет еще больше.
— А кто он… этот Джи-лама? — поняв, что продолжения не последует, осторожно спросил Атарик.
— Ох-хо-хо, — с высоты своего почти двухлетнего опыта пребывания в Монголии посмотрел свысока старший лейтенант. — Военную подготовку мы проверим непременно практически. На деле. А вот с теоретической у тебя явно сложности. В течение месяца… — он подумал и расщедрился, — …двух подготовишься и проведешь занятия для личного состава взвода по политической и культурной обстановке. Я поприсутствую. Солдаты должны знать, зачем их, собственно, сюда прислали.
Хорошо, хоть не требует язык за неделю выучить, порадовался в душе Атарик. Пока ехал, успел зазубрить одну фразу: «Я не говорю по-монгольски» — «Би монгоолор ярдаггуй». Два «г» подряд — это нечто.
Одновременно рот послушно выдал привычное:
— Так точно!
Спорить с командиром в таких вопросах смерти подобно. Надо будет на базе ребят расспросить. Все лучше, чем книжки неизвестно где разыскивать или тупо пересказывать передовицы из газет.
— Есть бандиты, — задумчиво сообщил Видаль, — есть контрабандисты. С ними все понятно. Они грабят или норовят проскочить незаметно. Мы ловим — они скрываются или отстреливаются. Нормальная жизнь: полицейские — разбойники. Джи-лама идейный. Ему подавай независимость Великой Монголии. И сам по себе странный человек. Когда-то учился на Руси, но не глянулось ему. Простора, — он усмехнулся, — видимо, недоставало. А так личность яркая и увлечь за собой может. Собрал вокруг себя почти пять тысяч человек из разных племен и попытался провозгласить государство. Китайцев всерьез бил, потом к нам полез. Ему важно было признание Богдо-гэгэна.
[31]
Обломался. Тот хоть и духовный глава, но ссориться с Русью не пожелал.
— Ну это понятно. Они же буддисты. «Щади все живое».
— Это ты умный. А у них вера не буддистская, а ламаистская. Вроде бы отличий особых нет. Ламские уставы запрещают проповедовать учение тому, кто едет на коне, на слоне, на телеге, кто держит палку или топор, а также надевшим панцирь и взявшим меч. Мысль о том, что сам проповедник будет в седле и при оружии, вообще исключается. О таком запрете не стоило и говорить. Подразумевается без слов. Но все это, разумеется, в теории, к тому же толкуемой буквально. На деле все иначе. «Желтая вера» предусматривает стояние на страже миролюбия Будды крайне неприятных демонов. Беспощадные и гневные, они способны вырвать сердце и съесть. И среди монголов это понимается буквально. Были прецеденты.
