— Хватит!
— …Интенсивность радиопереговоров продолжает расти, — тяжко вздохнув, доложил Пак. — Если ничего кардинально не изменится, а шанс на это ничтожно мал, у нас максимум три недели. Наступлению на Шанхай быть. От нас уже ничего не зависит. Не будь идиотом, — посмотрев в глаза Яну, сказал, — и отправь семью домой. На пароход, пока еще существует возможность.
— А завтра слухи пойдут: советники вывозят жен с детьми. Так и до паники недалеко.
— Тебе что важнее — семья или неодобрительные взгляды? Все и так понимают. Не сегодня, так завтра начнется. И бить они теперь будут по промышленным и портовым городам. Если все посыплется, в Гоминьдане неминуем раскол, и часть перейдет на другую сторону. Ты сомневаешься? Я — нет. Наиболее ценное необходимо спасать. Я своих уже отправил.
— Ты мне еще процитируй Святую книгу для пущей доходчивости!
— «Аллах не запрещает вам благодетельствовать и поддерживать связи с теми неверующими, которые не сражались с вами и не изгоняли вас из родных жилищ. Поистине Аллах любит благодетелей и тех, кто поддерживает взаимную связь»,
[35]
— с готовностью согласился кореец. — Нам, русским саклавитам, твоих колебаний не понять.
Он поднял глаза к потолку и вновь процитировал:
— «Аллах не меняет положения людей: не ведет их от нужды к благополучию, от силы к слабости, пока они сами не переменятся душой в соответствии со своими стремлениями».
[36]
Не поможешь себе сам — не поможет никто, — твердо сказал. — За что мне и нравится Коран. Шевелись, а не надейся на Аллаха. Не хочешь пароходом — договорись с летчиками через Синьцзян. Или позволь мне.
— Я подумаю.
— Ты еще Гражину спроси! Непременно откажется. У женщин разума нет, одни эмоции.
— Господин майор!
— Молчу, — угрюмо согласился Пак. — Что толку. Правду говорят: поляки все до одного на голову больные.
Я приехал на аэродром задолго до назначенного срока. Лучший способ избавиться от скандала дома — срочно смыться. Любка находилась в неведении о моей неожиданной командировке и всерьез возмутиться не успела. Вчера мы побывали на приеме в высшем свете — она там закономерно поблистала в новомодном платье, получив свою законную долю удовольствия. А сегодня я ее прямо с утра порадовал. Вернулись мы поздно: жрут и пьют китайцы не хуже нашенских. Любка со сна не очень соображала, иначе бы ботинок попал не в закрытую дверь, а непременно в мою мудрую в голову.
Признаю, не слишком хорошо смотрелось мое поспешное бегство, но в отступлении нет позора. Так в воинском уставе написано. Хитрый военный маневр. Не удивлюсь, если от времен мунголов сохранилось. Любили они заманивать противника в засады.
А что я все равно дома постоянно сидеть не буду, она прекрасно и раньше знала. Нечего делать изумленную физиономию. Хорошо быть бобылем и жить в гостиничных номерах. Выпил, поговорил, написал, опять выпил. Надоело — отправился в другое место. Главное — гони оговоренное количество строчек в редакцию. И имущества особого нет. Чемоданчик в руки — и вперед. Даже попытался на тему нечто поэтическое выдать.
Очередная муть получилась под настроение. Не выйдет из меня поэта. Как и из Радогора. Про его попытки самовыразиться я узнал совершенно случайно, от проговорившегося в Мукдене Тульчинского. Меня старый друг не порадовал знакомством со своими творениями. Пришлось шантажировать обещанием натравить на него профессиональных поэтов, чтобы хоть часть услышать. Нуялис конспирировался еще почище, чем по своим прямым обязанностям. И неудивительно. Корявые и страшные. В прозе так не скажешь…
Отдал последний кусок или глоток товарищу, а его убило. И точит тебя сожаление, и надеешься, что с тобой поделятся. Слова вроде и верные, а нет того чеканного на слух воспринимаемого звона, который сразу говорит — вот великий поэт. Наверное, требуется аллегория. А впрямую и звучит как-то неприятно.
Не напечатают такое… Ну да я, хвала Аллаху, не издатель, и претензий ко мне никаких. Впрочем, практически на все сто уверен, он и не попытается куда-то пристроить. Дурак. Какой смысл писать в стол? В глубине души всегда тлеет надежда. Сейчас несвоевременно — так потом пройдет. В ящик отложил до лучших времен — и пусть лежит. В худшем случае после смерти издадут. А он пишет и выбрасывает…
Ну да ладно. Не мое дело. Сейчас не о том думать положено. Добрый дядя Джон, который Ян, приволок аж два официальных письма. Одно для Любки, с самыми наилучшими рекомендациями в больницу и штампиком чуть ли не личной цзяновской канцелярии. При этом он поведал, что и без него прекрасно возьмут на работу с очень неплохим жалованьем. Но раз обещал — сделал. Для прекрасного человека и хорошего друга. В смысле меня. Как гласит очередная китайская мудрость: «Чтобы победить противника, не стремись стать сильнее его, а сделай его слабее себя». В данном случае — заставь почувствовать его обязанным тебе. И ничего ведь прямо не говорится, сплошное гуанси.
Вторая бумага была для меня. Типа пропуска-вездехода по гоминьдановским провинциям. В Сиане лучше не показывать, но на будущее пригодится. Официальные документы всегда лучше отсутствия оных. В моих командировках никогда не поймешь, какая реакция ожидается на появление иностранца. Бывает, страшно любят, а случается и прямо обратное. Иногда лучше быть совершенно независимым и страшно объективным, а бывает выгоднее возле власти тереться. Смотря на кого нарвешься. Все зависит от ситуации.
Что любопытно, отвезти меня Ян отказался. Не хочет светиться, дураку понятно. Такси обеспечил — спасибо. Кадр на месте шофера наверняка в офицерах одной из разведок числится. Да мне без разницы. Довезли до места с комфортом.
Внутрь он заезжать не стал, высадив меня метров за сто от цепи, перегораживающей место, где теоретически должны были находиться ворота. Неудивительно, если учесть, сколько вокруг болтается подозрительно зыркающих военных. Чуть не забыл с меня деньги взять — так торопился свалить. Меня уже просветили, насколько непринужденно китайские солдаты могут обращаться с чужим имуществом. В смысле не врагов, а защищаемых ими сограждан. Выкинут из машины — и попробуй найти потом обидчика. А автомобили вещь престижная и дорогая. Исключительно для иностранцев. Прочие даже с достатком предпочитают кататься на рикшах. Посмотреть интересно — экзотика, а садиться не хочется. Мне их просто жалко. Маленькие, тощие, как мою тушу потянут? Бежит, бедняга, и дышит на манер запаленного коня.
Теоретические ворота — это ввиду полного отсутствия забора по всему периметру огромного поля. Где-то на горизонте виднелись домики и маленькие самолетики, а вокруг стояла цепочка солдат с хорошо откормленными мордами. Вроде это из тех, подготовленных немцами. Во всяком случае, номер дивизии на рукаве мне прекрасно знаком. Кстати, глупейшая идея сообщать так противнику о своей части. Не надо даже утруждаться ловлей пленных и чтением документов. Смотри в бинокль и радуйся. Да не мне в данном случае критику наводить. У нас в Австрийскую ничуть не лучше было, а хазаки до сих пор так ходят. Традиция. Зубами вцепились и менять ничего в форме не желают.
