Вот кто их победил. А она говорит — здоровенные бородатые мужики… Но зачем об этом рассказывать?
— Не все у нас были такие большие, как я, — только и сказал Мельников, — но страха на того солдата нагнали мы все вместе.
— Не в том дело. Война в лесу… Мы, немцы, так бы не сумели.
И вдруг немка резко свернула в сторону. Она внезапно положила голову на плечо Сергею.
— Слушай, у меня никогда не было мужчин. Мне очень хочется, чтобы ты был первым.
Дело было обычным. У немцев тоже «немногие вернулись с поля».
Мельников обнял девушку, она повела его куда-то по лестнице. Комната производила впечатление маложилой. Имелось много книг — но вообще-то ее вид, как и других помещений, порождал мысли, что нынешние обитатели особняка — люди тут временные.
Инга заколебалась — но потом решительно стащила с себя платье и женскую амуницию. Впечатление от нее было странным. В Саратове таких называли «пацанками». В раздетом виде девушка еще больше напоминала парня-подростка. Худое, жилистое тело, маленькая грудь — а главное, чисто мужской силуэт фигуры. Но худоба ее была, так сказать, здоровой. Сергей видел исхудавших от голода — они смотрелись совсем по-другому.
Обычно Сергей с женщинами особо не стеснялся. Весь его подобный опыт был приобретен на войне. А на войне все — в том числе и отношения между полами, проще и грубей. Но эту было откровенно жалко. Сергей осторожно приподнял ее, поцеловал и осторожно положил на кровать. В постели она была откровенно забавна. Она вела себя как актер, который не знает роли. Да и роль-то была из дурного спектакля. Инга явно для образования читала какие-то книги. А издания «про это», как знал Мельников, были в Германии двух сортов: либо огромные толстенные фолианты, написанные невероятно занудным наукобезобразным языком, либо откровенная порнография. С последней в Третьем рейхе было все хорошо
[30]
.
Она пыталась судорожно прижиматься к Сергею и вообще изображать африканские чувства.
Мельников входил в нее осторожно, ему вообще странно было спать с этой девчонкой — она казалась ему какой-то слишком маленькой. Постепенно Инга перестала кривляться. Видимо, дело пошло всерьез.
— Я очень худая? — вдруг спросила она, когда все закончилось и она долго лежала неподвижно. — А то надо мной в школе все смеялись.
«Да уж, ручной пулемет ты не потаскаешь», — подумал про себя Мельников.
— Ты теперь совсем другой человек.
— Не похож на зверя? — спросил с иронией Сергей.
— Днем ты похож не на зверя. Ты похож на эти ваши огромные танки, — вдруг сказала девушка. Немцы великолепно понимали толк в наших погонах. Но мало найдется гражданских женщин любой национальности, которые смогут отличить танк от самоходки. Тем более в таком возрасте. И, кстати, насчет возраста…
— А сколько тебе лет?
— Я уже закончила школу. Год назад. — Инга поняла его вопрос по-своему. Да уж, развращение малолетних нигде не одобряется. — Я теперь работаю в канцелярии магистрата.
Сергей сдержался, чтобы не выругаться. Это ж надо… Именно в канцелярии. Но у него не возникло мысли, что девушка может быть причастна к нехорошим делам, которые там творились. Дочь «врагов народа»… Немцы были не дураки. Таких людей можно использовать при крепкой власти. Но при оккупантах они ненадежны. Видали. Ведь кому в первую очередь немцы предлагали сотрудничество? Тому, кто сидел или у кого сидели родственники. И чаще всего те работали на оккупантов не за страх, а за совесть.
И Мельников решил действовать напрямую.
— Слушай, кто-то из ваших коллег работает на нацистов. На тех из них, кто не успокоился.
— И я даже знаю, точнее догадываюсь, кто это может быть. Лизелотта. Я с ней в школе училась, но она старше меня на год. Она была безнадежно влюблена в Шторха, парня из бана
[31]
. Он был такой видный парень, истинный ариец — будто с плаката, призывающего вступать в Ваффен-СС. А она… Так себе. Вот она и старалась как-то к нему приблизиться. А этот Шторх был редкой сволочью. Мне кажется, был просто карьеристом. Бан — это были хорошие пайки и, что главное, — безнаказанность. А ведь он-то сам в Ваффен-СС не попал, да и в армию тоже. Они вот все были такие — сумели пристроиться в тылу. Так он все кричал «победа или смерть» — и агитировал школьников записываться в фолькштурм. А сам так и отсиделся в тылу. А Лизелотту он подкладывал всем своим дружкам. Они любили, чтобы так… всей своей бандой по кругу. Теперь этот парень сидит под городом, в фильтрационном лагере… А почему я думаю, что это она? По отношению. Она в школе меня откровенно недолюбливала. А теперь просто лучится доброжелательностью.
— Как же она к нам на работу попала?
— Ходили слухи, что она сама пришла проситься, рассказала душераздирающую историю, как ее эти, из бана, коллективно изнасиловали и как она их после этого ненавидит… И к тому же это мало кто знал. А кто знал, так почти никого в городе не осталось. Моему брату один его приятель по фолькштурму проболтался. А ты и твой капитан работаете в чем-то вроде русского СД?
— А мы что, похожи?
— Ты — нет. А он очень. И те, из СД, тоже любили носить чужую форму. Он ведь явно не сапер.
Да уж, подумал Мельников, всякие разные эсэсы из всяких секретных служб в конце войны не любили носить черную форму. Особенно близко к фронту. И не только из соображений секретности. В плен их старались не брать. А если и брали, то относились не как к пленным, а как к уголовникам. Да и свои, немцы, смотрели на «угольщиков»
[32]
как на тыловых крыс. Мы, мол, на фронте воюем, а эти сволочи морду отъедают в тылу. А что же касается «русского СД»… Что-то подсказывало Мельникову, что ему долго придется работать в этой славной структуре.
7 июля, Алленштайн
Еляков выслушал Мельникова и рассмеялся.
— Из тебя выйдет толк, Серега. Разведчик должен уметь добывать сведения разными методами.
— В тылу немцев ты тоже так добывал информацию? — спросил Копелян. В его тоне слышалась откровенная зависть. Оганес, несмотря на свое армянское происхождение, с женщинами был робок. А уж тем более с этими немками, которых не поймешь.
— Там я так порой добывал еду. А потом, на фронте, — самогон. Да и вообще… Надо же было поддерживать местное население.
— Я вот только не понимаю — куда наши смотрели?
