– Да куда же? Коля! Там топь, топь! – Лопухин пытался оттолкнуть руки красноармейца, но сзади наседали вылезшие из болота твари. И выхода другого не было.
– Я дорожку знаю! – рыкнул Парховщиков и рывком швырнул Ивана в воду. – Пошел! Только не останавливайся!
Он толкнул следом Кольку и немца, дал очередь по приближающимся темным фигурам и прыгнул следом.
Вода не доходила и до пояса. Под ногами ощущалась на удивление твердая поверхность – будто бы не по болоту идешь, а реку вброд переходишь.
– Не останавливаться! – орал позади Парховщиков. – Только не останавливаться!
– Куда идти-то?! – крикнул Иван, больше всего боясь свалиться с неожиданной подводной тропы.
– Прямо!
Лопухин, сильно толкаясь ногами, вспарывал воду, как военный катер. Он умудрился обернуться и увидел, как твари пытаются следовать за ними, но медленно погружаются в черную воду. Тонут.
– Двигай, двигай! – гаркнул Парховщиков. – Не стой!
И они двигали. По пояс в холодной воде, мимо островков и кочек. Строго по прямой, словно кто-то огромный и могущественный насыпал тут в незапамятные времена подводную дорогу. Может быть, в те времена, когда сам Сатана орудовал тут своими вилами. Но если черт выбил тут бездонные ямы, то кто же насыпал спасительную тропу?
Когда дно начало повышаться, Парховщиков сбавил темп, и Иван почувствовал наконец, как же он устал. Однако он продолжал идти, толкая воду перед собой.
– Не останавливаться… Только не останавливаться… – шептал Лопухин как заклинание.
Через некоторое время они выбрались на большой остров, на котором росло несколько берез. Иван, тяжело дыша, упал лицом вниз. Рядом рухнул немец. Колька прошел дальше и уселся под березой. Рядом, как ни в чем не бывало, уселся Парховщиков, положив автомат на колени.
– Как звать? – Красноармеец ткнул парнишку локтем.
– Колька… – хмуро ответил тот.
– Ух ты! Тезки, стало быть, – обрадовался Парховщиков и добавил тихо: – Это хорошо.
Лопухин перевернулся на спину. Попробовал сесть, но тело не слушалось.
– Ты… Ты как нас… нашел? Коля… – Дышать было тяжело. Грудь словно стиснуло невидимым обручем.
– По выстрелам, – легко откликнулся красноармеец. – Стрелял ты на болоте. И шумел много.
– Шумел?.. – Почему-то Иван вспомнил, как топнул по островку и как гулко отозвалась земля. – Разве ж шумел?..
– Костер еще жег. В общем… демаскировался ты, газета, по-полному. Дальше некуда. Капитан бы тебе за такое дело по шее надавал.
– Погиб капитан…
– Знаю, – прошептал Парховщиков. – Знаю.
– А наши там как? Наши. Где наши сейчас? Ушли?
– Да… – Голос Парховщикова прозвучал неуверенно. – Да… Я… Я из болота вас выведу. Ну, а дальше… вы сами пойдете. Там городок. Ты его лучше обойди стороной. – Он замолчал.
– Не понял. – Иван приподнялся на локтях. – А ты как же?
– У меня еще делишки имеются. – Парховщиков потер шею, голос от этого получился с хрипотцой. – Делишки. – Он замолчал на некоторое время, а потом сказал обрадованно: – Приказ командования! – И кивнул в сторону немца: – А ты молодец, этого не потерял. Schvule.
Доктор вздрогнул и поднял голову.
– Живой, – сказал красноармеец со странной интонацией и снова потер горло.
Иван понял эту фразу по-своему и пояснил на всякий случай:
– Довести живым надо. Иначе все напрасно было… Сам понимаешь, все-таки врач, личность ценная. Хоть и немец.
– Да я и не спорю…
– А откуда ты тропу эту знаешь? Ты ж не местный…
Но Парховщиков ничего не ответил. Вроде как заснул.
Они провалялись на островке до рассвета. Рядом с непотопляемым пограничником Иван чувствовал себя в полной безопасности, потому откинулся и заснул. Спал и Колька, свернувшись калачиком и положив голову на колени к Парховщикову. За немца, что сбежит, никто не беспокоился. Куда ему, в болоте-то?
А твари… Почему-то Лопухин знал, что их не будет больше. Остались они где-то позади. На страшном островке, посреди чертовых бездонных бочагов.
Ивану снились луга. И неистово пахло травами. Он бежал, бежал… Куда-то к недосягаемому горизонту. Не убегал, а просто… От восторга. И бабка, уже покойница, махала ему вслед рукой.
– Что ты, бабушка, стоишь? Пойдем! – Иван тянул ее за собой, как когда-то в детстве. – Пойдем!
– Не могу я, миленький, ножки не идут… – улыбалась бабка.
И Лопухин, опустив глаза вниз, увидел, что она растет из земли, как дерево, как трава вокруг.
– Землица не пускает, – смеялась она и махала рукой. – А ты беги, беги!
И Иван бегал, бегал по траве. До тех пор, пока не споткнулся и не упал прямо перед большой ямой, полной водой до краев. А из воды смотрели на него с лютой ненавистью мертвые немцы. Тянули скрюченные бледные руки, скалились, жутко выкатывая бельма глаз.
– Ты не бойся, – сказала вдруг появившаяся рядом старушка. И Иван узнал ее.
– Пелагея!
– Ты не бойся, – повторила она, уперев вилы в землю. – Бегай. А я тут посторожу супостатов… Чтоб не лезли. Не мешали. А ты бегай…
И снова снились Лопухину травы, пахучие, свежие, удивительные, какие бывают только в детстве. И во сне.
Когда Иван открыл глаза, солнце уже взошло. Рядом, сжавшись, спал немец. Еще дальше сопел Колька. Парховщиков сидел с закрытыми глазами, все в той же позе. На бледном, осунувшемся лице резко выделялась многодневная щетина и круги под глазами. Побелевшие руки сжимали автомат. Казалось, красноармеец даже не дышал.
– Коля… – позвал Лопухин. – Коля!
Парховщиков открыл глаза, будто и не спал.
– Проснулся? Идти пора. Времени мало совсем. А из болота выйти надо. Стреляли мы сильно… Немцы искать начнут. И так леса чешут, как гребешком, а после такого салюта и подавно начнут. – Он осторожно потряс мальчишку за плечо. – Вставай, тезка.
Паренек вскинулся, вскочил на ноги, охнул.
– Болит все…
– Ничего. – Иван толкнул ногой немца. – Это мышцы. Да, мензурка?
Доктор удивленно хлопал глазами и тер лицо. Дышал он с хрипами, тяжело.
– Ты еще простудись мне тут… – проворчал Лопухин. – Куда пойдем?
Парховщиков молча махнул рукой. Иван посмотрел в указанном направлении и увидел бревна гати.
– Опять…
– Я пришел, увидел гать, ах ты ж, бедренная мать!
На сухое они выбрались сравнительно легко. Гать, судя по бревнам, была недавняя. Плотно сбитая и достаточно широкая, чтобы по ней можно было идти по двое. Впереди маячила полоса леса. И вот уже под ногами не пружинящий ненадежный кисель из грязи, торфа и травы, а мох, корни и настоящая земля.
