– Пока без изменений. – Лиза поправила на Иване одеяло.
– Это жаль, – вздохнул Болдин. – Мне б с ним поговорить…
В палатку вошел Колька, утирая со лба пот.
– Лиз, я воды принес! – крикнул он с порога, потом, увидев генерала, замер. – Здравствуйте.
– Ну, привет-привет! – Болдин подошел к пареньку. Кивнул в сторону Лопухина: – Твой подопечный?
– Мой… – пробормотал Колька. Генерала он робел и старался на глаза ему лишний раз не попадаться.
– Что ж так плохо ухаживаешь? До сих пор не встал.
– Я…
– Он старается, – вступилась за парня Лиза. – Он вообще мне очень помогает. Без него как без рук.
– Ну все. Налетели, – Болдин замахал руками и снова вернулся к Лопухину. – Жаль, что не нашли мы его раньше… – Он снова посмотрел на Кольку. – Доктора вы тащили с собой очень интересного.
– Чего в нем интересного-то? Выл всю дорогу, немчура…
– Стало быть, страшно ему было, раз выл. Хорошо это. Враг должен бояться. Если врагу страшно, значит, половина победы у нас в кармане. В любопытных документах он фигурирует, доктор ваш. Досадно только, что не разобрались наши бойцы, шлепнули его в суете. – Болдин вздохнул. – Ладно. Следи, Николай, за подопечным. Он Родине нужен. Так-то… – Генерал взял под локоток Лизу и отошел с ней в сторону. – А вы скажите мне, Лизонька, как у нас с медикаментами? Бинты? Марля? Антисептики? Что-нибудь нужно?
– Да какие у нас антисептики? Спирт… Это дело имеется, еще с прошлого раза, когда ребята наши пять канистр раздобыли. Стрептоцида тоже достаточно. Раненых мало сейчас… Всего хватает.
– Вот об этом я и хотел поговорить. Видите ли, Лиза, завтра наступление. Раненых будет больше. Много больше.
Девушка нахмурилась.
– Так. Нужны бинты. Не тряпки наши, а нормальные бинты. И много. И еще… – Она опустила руки. – Да все нужно. Все, что можно раздобыть. Сами понимаете…
– Понимаю, Лизонька, понимаю. Наши орлы госпиталь немецкий обнаружили, я потому и интересуюсь.
– Разрешите пойти с вами?! – Медсестра вытянулась по струнке.
– Не разрешаю! Вы у меня самый важный человек. Вас охранять надо.
– Тогда… – Лиза растерялась. – Тогда пусть берут все, что только можно.
– Ну, я, собственно, так и думал. – Болдин поправил фуражку и направился на выход. – Кстати, спросить хотел, бойцы-то не обижают?
– Что вы! – Лиза заметно покраснела.
– Ну, ладно, ладно… Если что, говори!
Он вышел.
Это был небольшой полевой госпиталь, развернутый на скорую руку и тем не менее с присущей немцам основательностью. Были растянуты большие навесы для раненых, ароматно дымила походная кухня, отдельно стоял большой шатер операционной, вход в которую закрывался несколькими пологами. Возле него постоянно вертелись санитары в страшных белых, заляпанных кровью фартуках. Отсутствие земляных укреплений и приличной маскировки говорило о том, что немцы не собирались останавливаться в этих местах надолго. Впереди – Минск.
Раненых было много, особенно тяжелых. Охранение госпиталя держалось подальше от операционной, откуда то и дело доносились крики. Одной из причин для того, чтобы держать дистанцию, была мысль о том, что завтра, может быть, и ты сам, доблестный солдат рейха, точно так же будешь орать под ампутационной пилой хирурга. От этого сердце неприятно сжималось, а в голову лезли дурные мысли.
Другой причиной был главный хирург, Генрих Зонеберг.
На среднем пальце он носил кольцо с девизом тевтонского ордена: «Helfen – Wehren – Heilen»
[13]
– и раз в неделю напивался медицинским спиртом, закрывшись в своей палатке. Генрих любил свою работу и искренне восхищался человеческим телом, почитая его высшим творением Господа. Оттого он ненавидел войну и все с ней связанное. Война, подобно вандалу, ворвавшемуся в величественный храм Рима, могла только уродовать, кромсать, рвать… А Генрих Зонеберг спал по три часа в сутки и боролся с войной как мог. Сшивал, выправлял, бинтовал. И гонял с территории госпиталя вооруженных солдат, которые этот самый госпиталь должны были охранять.
Потому охрана окопалась вокруг госпиталя, заключив его в ощетинившийся штыками периметр.
Медицинской роте было придано два стареньких «Pz.Kpfw.1» с двумя пулеметами на приплюснутой башне. Танкисты были единственными людьми, которые никогда не забредали на территорию госпиталя. Их командир имел жутковатую привычку спать под танком. Это место казалось ему наиболее безопасным.
Его стрелок-пулеметчик, Роберт Раупп, с которым командир участвовал в аншлюсе Австрии, в основном только и делал, что писал письма домой. Парень очень тосковал. Жена, сын… Все это звало его назад, туда, где мир, баварские сосиски и айнтопф из баранины с овощами.
«Пишу тебе первое письмо в этом году. Ты вложила в посылку письмо с такими милыми словами, что я их часто перечитываю. Ты пишешь о себе и нашем Юргене, и это звучит как привет из другого мира. Но путь оттуда к нам так далек, и мы должны отгонять от себя мысли о родине и доме. Даже если я сажусь и хочу написать милое письмо, оно все равно будет отчетом о нашем ограниченном мирке, и вряд ли что-нибудь еще найдет в нем место, кроме наших забот и надежд. И все же каждый раз, когда я держу в руках привет от тебя, в душе возникает теплое чувство, но все, кто здесь, вынуждены в тысячный раз подавлять свои чувства, а если кто и пытается выразить их в словах, то получается жалкая халтура. Но если нам удастся выбраться отсюда, все будет как раньше и мы опять станем друг другу ближе…»
Роберт Раупп, лежа на теплой броне, задумался и отложил карандаш в сторону. Из-под днища доносился грозный храп командира. В небе трепетал жаворонок.
В этот момент тунгус, никогда в жизни не бывавший в далекой-далекой Германии, взял парня на прицел.
Выстрел оборвал офицерский храп и спас Роберту Рауппу жизнь. Раненный в грудь, тот упал с брони и укатился в кусты, хрипя и задыхаясь. Там его через час подберут санитары. Командиру не так повезло.
В следующий момент из леса ударили пушки. Коробочку родного «Pz-1» разнесло в щепы.
Экипаж второго танка оказался более собран. Машина рыкнула двигателем, дернула с места, ушла от первого залпа. И, маневрируя, принялась поливать огнем позиции партизанской батареи.
Пушки рявкнули повторно. Танк вздрогнул и заткнулся.
«Ура-а-а-а!!!»
Немецкие окопы отозвались беспорядочным огнем.
Снова грохнула пушка. Снаряд разорвался посреди госпиталя, уничтожив кухню и убив нескольких ходячих раненых. Один из осколков пробил хирургический шатер, навылет прошил помощника-санитара и ушел куда-то к чертовой матери.
Генрих Зонеберг нахмурился, но оперировать не прекратил. Когда в операционную ворвались пахнущие потом и дымом люди, он только на мгновение повернул голову в их сторону.
