...все-таки получше дворца моего дедушки Ойнея Портаонида (Энея – по-здешнему). Пахнет так же, а вид попристойней. Зато глашатай дворцовый – точно свинья. И рожа, и голос...
– ...сыном Капанея. И тех пришлецов в дворец наш пускать отнюдь не велено, и в Калидоне нашем причин им находиться нет...
Да-а, сходили в гости! Дернул меня Дий Подземный к дедушке Ойнею заглянуть. Правда, его тут больше Живоглотом зовут.
– А посему Эней, сын Портаона, басилей Калидона и всей Этолии Приречной повелевает упомянутым пришлецам из Калидона вон идти, куда их воля будет, не позднее заката дня следующего...
Добрый дедушка мой! Мог бы и сейчас в шею из города вытолкать!
Ворота – хлоп-хлоп, стражники (панцири-то времен Девкалиона) – топ-топ, и остались мы с Капанидом одни-одинешеньки прямо на главной площади богохранимого Калидона.
(Акрополя тут нет, через стены городские курица перескочит, да и сам город с две наших Глубоких улицы.)
Ну и ладно!
– Ну чего, Тидид, пошли к Гераклу? – невозмутимо предложил Сфенел, почесав свою репку. – Ну их!
И вправду, ну их!
Я оглянулся. Пуста площадь, и улица пуста. Зато пыли полно. Это потому что тут деревьев нет. А у нас, в Аргосе...
...У нас? Но ведь Калидон – мой город! Папа наследником здешним был! А теперь наследник – вроде как я!
Обидно!
– Пошли! – вздохнул я. – Раз уж приехали.
– Эй, ребята! Эй!
Это нас?
Оказалось, что нас. Ворота закрыты, зато сквозь калитку, которая сбоку, торчит длинный нос. В прыщах. Он-то и позвал. Нос.
– Ты Диомед, да? Сынок Тидея? Как же, как же, похож! Ну, радуйся!
– Радуйся! – кивнул я носу, слегка обидевшись на «сынка». То, что было за носом, слегка напоминало медный тазик. Нечищенный.
– А я твой дядюшка, хи-хи, дядюшка. Терсит я, сын Агрия. Наверное, голоден, племянничек? И ночевать негде, правда?
Спрошено было так, что захотелось послать нос вместе с тазиком прямиком в эмпузову задницу. Хоть и нехорошо так говорить.
– Заходи вечерком с дружком своим в мой дом. У ворот, стало быть, направо. На поварню заходи, накормят. А ночевать – извини, не пущу, хи-хи, не пущу. Держи!
Кроме носа с тазиком за калиткой оказалась еще рука с длинными желтыми ногтями.
– Держи, держи, Диомед. Я, хи-хи, родичей почитаю!
На моей ладони оказался маленький серый слиточек серебра, слегка обрезанный с краев. Ответить я не успел. Калитка скрипнула...
– Выбрось, – посоветовал Сфенел. – Тоже мне, дядюшка!
Я хотел последовать его совету, как вдруг...
...Собственно, не «вдруг». Конский топот я давно слышал. Кто-то по улице ехал от городских ворот. И даже не «кто-то» а целых трое. Верхами.
У нас в Аргосе все больше на колесницах ездят. А тут, в Этолии, колесниц и нет. Кладут на конскую спину попону – и вперед. Оно и удобно – по здешним горным дорогам. Точнее, по тому, что здесь дорогами называют.
В общем, трое. Таких мы уже видели. Бородатые, в меховых плащах (в такую-то жару!), луки у седла, дротики – за спиной, мечи у пояса. Тут так все ездят – иначе без головы остаться можно. Веселый край – моя Этолия!
Этолийцы – еще покруче дорийцев. Что ни день, скот воруют – и у соседей, и у своих. И людей воруют. И просто режут. Особенно куреты, которые за рекой живут. Эге, да это они и есть!
Спешились, переглянулись. Который постарше, с бородищей до пояса, лошадей в сторонку отвел. Второй, тоже постарше, у лошадей остался. А вот третий...
– Он чего, к нам? – Капанид на всякий случай погладил рукоять кинжала. – Глянь, диадема!
Диадему-то и я заметил. Серебряную, как у дяди Эгиалея. Только дяде сейчас тридцать пять, а этому, что шел к нам, не больше пятнадцати. Мальчишка еще. Правда, волосы короткие. Постригли!
На щеках – пушок темный, зубы белые, крепкие – хоть мрамор кусай...
– Радуйтесь, путники!
Не знаю почему, но я не обрадовался. Хотя и ответил. Мы – люди вежливые.
– Не могу ли я поговорить с сыном Тидея Энеида наедине?
Он тоже, оказывается, вежливый. Даже поклонился – слегка.
– Не ходи! – баском буркнул Капанид, но я только плечом дернул. Не украдет же он меня прямо на главной площади!
Отошли. Постояли. Парень губой дернул.
– Радуйся, Диомед Тидид! Я – Фоас сын Андремона. Ты – мой кровник.
Кто-о?
Говорил он тихо, брезгливо даже. И на меня не глядел.
– Твой отец убил моего деда, басилея Афарея. А я убью тебя. Сегодня к восходу луны приходи на мост, что за городом. За мостом – наша земля, там правит мой отец, басилей Куретии Плевронской. Придешь – я убью тебя как мужчину, в грудь. А нет – зарежем, как овцу. Из Калидона не выпустим.
Тут он впервые на меня посмотрел – спокойно, равнодушно. Словно перед ним и вправду овца связанная лежала.
– Твоего друга мы не тронем. Не побоишься прийти, похороню тебя, как сына вождя. Не придешь – выкинем твой труп собакам. Прощай!
Кивнул. Нет, даже поклонился!
А вокруг все каким-то ненастоящим стало. Словно и не со мной это происходит. Словно кто-то другой стоит столбом по щиколотку в пыли на этой дурацкой площади. Другой – не я! Это кого-то другого резать станут. Меня – нет, меня не могут, не могут...
– Прощай! – выдохнул я. – Приду.
И вновь – словно не я сказал. Не мог я такое сказать! Ничего себе – прямо к Танату-Смерти в гости идти!
А я-то уже решил, что никому здесь не нужен! Выходит, нужен, и даже очень. Когда папа про родичей своих рассказывал, мне казалось, что это все – вроде страшной сказки. И мама предупреждала.
Мама! Надо позвать маму. Она поможет!
– И чего он хотел, Тидид?
– А?
Очнулся – там где и стоял столбом. А вокруг – никого. Значит, уже уехали чернобородые. Я даже и не заметил.
– Ничего, – наконец, проговорил я. – Это мой родич Фоас. Поздоровался.
* * *
В этот дом мы уже стучались с опаской. Не любят гостей в Калидоне Этолийском! Если уж дедушка меня на порог не пустил!
...А о дяде Геракле всякое говорят. Будто и не безумен он. Просто думает много. Вспоминает. И действительно, есть о чем! Хорошо, если так, ведь он – тоже мой родич. Его можно о помощи попросить. Родичам не отказывают!..
(Капаниду я так ничего и не сказал. Еще не хватало!)
– Вы чего, к Гераклу?
В дверях – здоровенный дядька. Бородатый. В глазах – скука смертная. Стоит, к стене прислонившись. И под ногтями чистит.
