Медленно, словно нехотя, поднимает ногу (сандалий тяжелый, с медной подошвой). Поднимает, примеривается...
– Стоять!!!
А это уже я.
Стоят!
Сгрудились, псами-спартаками
[23]
ощерились, кто-то за рукоять взялся. Эге, у двоих вроде как кинжалы, а у жеребца... Да, точно – меч в ножнах с земли поднимает! Тоже мне, Арей-Ярый нашелся, с мечом по Аргосу ходит, болван!
– Сказано, стоять! (Сфенел – басищем).
Ага, отдернул руку!
– Да вы кто такие, Химера вас!..
Переглядываемся с Капанидом. Ну и набромились, не узнают!
– Так это же Дурная Собака! И Сфенел с ним!
Хвала богам! Узнали! Узнали, захихикали.
– Чего, тоже захотелось? В очередь, ребята, в очередь! Мы эту дульку выиграли – честно выиграли, как полагается. А ты – назад!
Последнее – уже девчонке. Она как раз убежать хотела. То есть, не убежать, конечно. Уползти.
– Валите отсюда, – предлагаю я как можно спокойнее. Нет охоты драться! Мне не драться, мне над заданием дяди Эгиалея думать нужно. О том, что краской на остраконе написано.
– Извини, Тидид! Мы думали, тут поспокойней будет. Но если хочешь, уйдем. Тут ребята эту дульку заловили, попользовались всласть, а потом мы ее в кости, понимаешь, выиграли!
Кипсел лениво тыкает девчонку в бок. Сандалием.
– Уходим, ребята! Эй, Аристилл, Стобей, тащите ее!
Что-то он вежливый сегодня! И Алкмеон, как встретимся, первый кланяется. Неспроста! А не потому ли, что дедушка Адраст скоро месяц, как с ложа не встает? Небось, Заячья Губа уже и венец примеряет?
Пеласги ворчат, смотрят голубками-Стимфалидами, но начинают собираться. Девчонку подхватывают под руки.
– Пожалейте...
Тихо так сказала, безнадежно. Не сказала – простонала.
На миг я прикрыл глаза. Не мое это дело, таким, как она, Пеннорожденная всех мужчин любить велит, не разбирая, никому не отказывая. А мне ведь и после дедушки Адраста в Аргосе жить!
– Пошли, ну их! – шепчет Сфенел. Ему тоже не по себе, но не связываться же с этими из-за дульки! Тем более, все по правилам. Мы попросили – они уходят. Жалко девчонку, но...
...блеснуло перед глазами колдовское ночное серебро.
«...Пообещаешь... Поклянешься именем своим и кровью своей... никогда... не ударишь, не оскорбишь, не надругаешься...»
Я не бил, и не оскорблял ее, Светлая. И не я надругался над этой бедняжкой! Но ты права...
Открыл глаза. Выдохнул.
– Ее оставьте! Поняли?
И снова рычат, щерятся, кто-то, особо надионисившийся, уже и нож достал. И подступают – ближе, ближе...
А голоса! Не говорят – подвывают.
А я и не слушаю. На ножи смотрю. Мы-то свои не взяли. Еще не хватало по Глубокой с кинжалами хеттийским разгуливать!
– Катитесь отсюда, афедрониды! – предлагает Сфенел, подкидывая на ладони камешек (с мою голову камешек!).
– Не надо! – шепчу я. – Убьем ведь!
И никто, даже Капанид, не знает, как мне сейчас страшно. Не ножей их дурацких. Себя! Отец лишился дома и очага, а ведь он за деда заступился. За басилея законного! А что обо мне говорить будут? Еще шажок, и станет Дурная Собака – Собакой Кровавой.
И что тогда?
– Уйдите, – говорю сквозь зубы, глядя прямо в их глаза – одуревшие, в пьяной поволоке. – Хуже будет, болваны!
– Собака этолийская! – жеребец выскакивает вперед, в руке – меч его дурацкий. – Собака этоли...
...Река шумит совсем рядом, тихая, спокойная. Странно, я не могу ее увидеть. Только плеск – и легкий теплый ветерок.
Тихо-тихо.
Тихо...
Река совсем близко, только шагни, только вдохни поглубже свежий прозрачный воздух...
Выныриваю! Ищу руками берег. В себе зацепку ищу. Дядя Геракл говорил – главное твердое нащупать. Вокруг. Или в себе самом. Ухватиться, задержаться, не дать захлестнуть с головой...
Тщетно! Берега нет, и меня больше нет, есть только река...
Плещет, плещет...
...И рука Капанида на горле – боевым захватом. В крови рука.
– Сильно? – выдыхаю. – Ранен... сильно?
Глаза уже шарят вокруг. Крови много, но пореза не видно.
– Да царапнули! – Сфенел морщится. – Только не меня – тебя.
Только сейчас понимаю, почему ноет левая рука. Ладонь разрезана – поперек. Конечно, это можно и царапиной назвать...
– Это ты за меч схватился, – гудит Сфенел. – Я и сообразить не успел, а ты уже мечом...
Встаю, мотаю головой прогоняя обрывки безумия. Вокруг... Пусто вокруг! То есть, не совсем, но трупов, кажется, нет.
– А меч где, Капанид?
– Там! – палец тычется прямо в Данаев погреб. – Ты их сначала погнал, потом меч кинул, вот я и решил, пора тебя...
– ...Взнуздывать, – я поморщился. – Вот гарпии, вечер испортили! Пошли отсюда к воронам!
– А... А она?
Девчонка – грязная, замученная, голая – там же, у камня, где ее бросили. Спутанные волосы падают на лицо. В темных глазах – ужас. Моргнула, попыталась встать на четвереньки.
Упала.
– Тут я хитон с одного снял, – невозмутимо замечает Капанид. – Может, подойдет?
Представляю себе голого пеласга – и начинаю приходить в себя. Молодец, Сфенел! А в следующий раз – вообще семь шкур со всех них спустим и голыми в Ливию гулять пошлем!
– Ее надо одеть, – предлагает мой друг. – И помыть. То есть, сначала помыть... Гм-м...
Мыть ее пришлось у меня дома – предварительно под руки притащив. К Сфенелу ближе идти, но у него, как всегда, родичи гостят (опять про свадьбу говорить приехали!). Все козами благоухают, и бороды козлиные, и голоса. Увидят дульку – заведут рулады, козопасы-козлодои!
А у меня дома – покой и тишь. И разгром, как после куретского налета. Всего две служанки и осталось, и те больше к конюхам на соседнюю улицу бегают. Одну, правда, удалось изловить и приставить к делу.
Девица что-то пыталась говорить, но слушать ее я не стал. Во-первых, хотелось еще с Капанидом на улице чуток посидеть, потолковать, а перед этим, понятно, повязку на руку наложить. А во-вторых... Во-вторых, самое время к Горгоне пробежаться. Хорошо, что дядя Эвмел поздно спать ложится!
АНТИСТРОФА-I
Я не ошибся – дядя еще не спал. Как всегда, в третьей горнице, верхом на треножнике, как всегда, все светильники зажег, и глиняные, и бронзовые. И глаза портит, тоже как всегда – папирус со значками разноцветными разбирает. В левой глазнице – хрусталь полированный, чтобы видеть лучше. Взглянешь – страшно, огромный глаз, как у гидры!
