Ха-ха!
– Мне только шестнадцать, дядя Эгиалей. И я чужак. Сын изгнанника.
Я не смеюсь, смеется дядя.
– Время идет, Тидид! Вот увидишь, к двадцати годам ты уже три войны выиграешь! А то, что ты чужак... Извини, а зачем мне какой-нибудь богоравный с кучей родни и стадами, которые требуется охранять нашим же войском? Да еще с правами на престол? Отец давно хотел разоружить все дружины гиппетов. Не успел – придется мне. Знать – самый опасный враг, Тидид! Опаснее Микен!..
Да, не быть мне ванактом! Я бы Капанида тут же лавагетом сделал. А ведь он – потомок Анаксагора! Набегут его родичи-козопасы, затрясут бородами...
Фу ты! И думать не хочу!
И вдруг почудилось, что я вновь слышу голос деда – голос Таната Жестокосердного. «До седьмого колена, всех! Всех...»
Хвала богам – не ванакт. И не буду!
– Да и какой же ты чужак, Тидид? Это в Калидоне ты чужой. Боюсь, не все тебе будут там рады. И не только Ойней...
Вот уж точно! Кто бы спорил, а я не стану.
А серая пелена ползет, густеет, подступает... сомкнулась. Говорят, такой же туман стоит над Летой, и челн Харона так же бесшумно скользит к невидимому берегу – к Белому Утесу, к полям асфоделей...
Я закрыл глаза. Еще не хватало, чтобы дядя понял, как страшно будущему (ха-ха!) лавагету. Не думать! Не думать о море, о сером тумане, о черной воде, тихо плещущей рядом – только протяни руку. Лучше я буду думать о гиксосах, о том, как они здорово обманули ванакта Кеми. Они – на востоке, ливийцы – на западе. Два войска, и в Кеми не знали, откуда ждать удара. Пришлось посылать войска на все рубежи... и вот тут-то гиксосы и врезали! И боги со звериными головами не помогли!
А то, что у ливийцев войска было с воробьиный клюв – так у страха глаза велики. А ведь можно еще хитрее придумать. Микены наше войско не пропустят, а если и пропустит, то совсем немного – как раз с воробьиный клюв. Маленький такой клювик у маленького воробышка...
Открыл глаза – и вздрогнул. Ничего не видать! Дядя совсем рядом сидит, а все равно – не разберешь. Черная тень – не человек...
...И чего это я все время о воробьях этих дурацких думаю? Может, потому, что они не просто пичуги, они – гонцы Психомомпа-Килления, стража душ, уходящих в Аид? Их тоже зовут психопомпами...
Стоять! Ничего себе мысли посреди моря! Недаром говорят, что люди делятся на живых, мертвых и тех...
– Дядя! А-а... А если дед, в смысле басилей Ойней, войско у границ выставит?
Пустое спросил (не мое это дело – пока!), просто так, чтобы дядин голос услышать. Услышать – и самого себя убедить, что мы еще здесь, а не посреди Леты.
– Тогда ты меня со своим дядюшкой познакомишь, – сквозь туман донесся негромкий смешок. – Как бишь его зовут? Терсит, кажется?
– Терсит...
Хорошо, что я не лавагет, и мне не надо думать, зачем нам мой калидонский дядюшка. Конечно, на войне все пригодится, но из него уж точно – наконечник стрелы не вылепишь.
Зато поскользнуться можно!
В лицо ударил ветер – брызгами, солью, знакомым запахом водорослей. Туман дрогнул, отступил, пошел клочьями...
Хвала богам!
Скоро берег, а там – Калидон, и там мне придется думать о войне, а пока я вспомню совсем другое – тоже туман, но серебристый, поляну в лесу...
...Уговорил я дядю! Сделали крюк, заехали, постояли у старого мертвого дерева, возле которого я когда-то увидел Ее. Постояли – и поехали. Теперь там вырубка, совсем рядом, углежоги ямы свои смрадные роют...
«Люди... Они добираются даже сюда. Скоро придется уходить. Жаль...»
И ты ушла, Светлая! И я уже никогда... Нет! Неправда! Я увижу Тебя, найду, пусть даже не сейчас, а когда-нибудь. Ведь жизнь длинная, очень длинная...
...А может, и не очень. Папе тридцать с небольшим было, мне – шестнадцать.
– Старший эфеб Диомед! К высадке!
Вот дела! Да мы уже приплыли! Вот и берег рядом, весь в водорослях, сейчас лодка носом ткнется... ткнулась.
– Твоя земля, Диомед Калидонский! – дядя встает, поправляет фибулу на плече. – Ты – первый!
Шутит? Нет, не шутит. Улыбается – но не шутит. Первый, значит? Ну, ладно!
К высадке, Диомед Калидонский!
Прошел вперед, примерился, как прыгнуть точнее (кому охота ноги мочить!), оглянулся...
(Сам не знаю, чего оглянулся. Словно позвали. Словно сзади что-то важное осталось – такое, что и не вернуть. Так ведь нет там ничего, кроме моря! Море, над ним – туман клочьями. И все равно – не так что-то. Будто забыл. Или потерял. Или потеряю.)
...И уже земля под ногами (калидонская!), а я все думал, что не так? Может, дядино лицо не понравилось? То есть, понравилось, да только странное оно какое-то. Улыбается дядя – а лицо... такое. Серое, неживое – как у деда Адраста. Словно мы и вправду по Лете плыли.
Да нет, ерунда все это! Просто я моря... не боюсь, понятно, но не очень это море люблю. Так себе. Чуть-чуть.
* * *
А я-то понять не мог, чего это тетя Деянира у меня спросить хочет? И так подходит, и этак, и намекает вроде (ба-а-асом, ба-а-асом!).
– А твой друг почему не приехал? Как его?.. Сориск, Сефей...
Ну да, как же! Забыла она Сфенела Капанида!
Ай, тетя!
Пришлось пояснить: не смог. Занят потому что. Женится.
Помрачнела!
А, в общем, молодец тетя! Мускулы из-под хитона буграми выпирают, да и не только мускулы, губы, словно охрой помазаны – горят! И в доме все горит – блестит, то есть. Тазы медные – хоть сейчас вместо доспеха пристраивай. И тарелки блестят, и миски (серебряные!). И стад, говорят, прибавилось.
Ну, за стада – это дяде Гераклу спасибо. Дедушка Ойней, пращур мой Живоглотный, уже несколько раз на войну его посылал. Да какая там война! Вокруг и городов нет, а в селах, как про Геракла заслышат, сразу откуп на телеги грузят. Ну и стада, понятно, гонят. И побольше, побольше!
Повздыхала тетя, повспоминала (не только дяде Гераклу есть что вспомнить!), а потом и мною занялась.
– А ты сам, племянник, надолго ли? А то я одна, понимаешь, осталась. Страшно одной-то! А ты вот какой крепыш вырос, защитишь, ежели что!
А у самой – хитон с плеча (этак незаметно, незаметно!)... И язычок по ее алым губам – р-р-р-раз!
Облизнулась!
Я от тети к окошку отошел, за ставню потянул (тоже – незаметно, незаметно!). Если что – выпрыгну! Быстро бегаю – не догонит!
И ведь что интересно? Целый год дядя Геракл из дома носу не казал. А стоило мне весточку в Калидон прислать, что буду, и не один, а с другом (это я про дядю Эгиалея, понятно), так тут же оракул листьями прошелестел: пора богоравному герою в Додону съездить – овцу перед Диевым дубом заколоть. И не одному, а с чадами. Вот и поехал дядя. А Додона-то – в Эпире, не ближний свет! А из Эпира решил он к друзьям-кентаврам заехать (ни разу не видел я кентавров этих, обидно даже!) Ну, а тетя Деянира, понятное дело, осталась – за стадами присматривать.