Что тут спорить? Не сказка. Пока еще...
– Я не смеюсь, дядя. Я видел Гидру. Только... Только гидры сейчас никого не едят...
– А в Апии... на Пелопоннесе не осталось львов и кентавров. Не осталось, потому что их перебил злой Геракл... Да, дети не понимают отцов, отцы – детей... Я не судья тебе, племянник. Ты уничтожил Фивы, мой город, но я не могу гневаться, потому что сейчас другое время, ты другой, и твои друзья – другие. Совсем другие! И в этом новом времени тебе придется думать самому, Диомед! Думать – и решать, чего ты хочешь. Решать – самому!
Самому? Почему-то казалось, что дядя Геракл отсоветует, отговорит...
– Пусть так, дядя. Но меня зовут в Аргос. Тебя тоже звали править, и не раз. Ты ведь мог бы стать фиванским басилеем, правда? И микенским ванактом, вместо Эврисфея...
– Но не стал. Хвала богам, что не стал! Ну какой из меня ванакт? Только не пытайся идти за мною след в след. У меня было, что делать, и без золотого скипетра. А у тебя?
У меня? А что у меня?
– Я не хочу взойти на Олимп, дядя. Я хочу войти в Трезенские ворота Аргоса! Но я боюсь...
– Не бойся!..
Покрывало скользнуло на пол. Я вскочил, замер. Передо мною стоял ГЕРАКЛ.
– Чего бояться, Диомед? Чего?
На миг показалось, что дядя – совсем еще молодой. Даже моложе меня. Моложе – потому что я знал ответ.
– Себя бояться. И еще – богов.
– Не бойся...
Усмешка погасла, дядя ссутулился, отвернулся. Отвернулся – всего на миг. Выпрямился, блеснул глазами:
– Я... Я тоже так думал. Почти всю жизнь. А потом понял: страх – худшее, что у нас есть. Люди боятся богов, боги боятся людей, ты боишься самого себя...
– Но как? – не выдержал я. – Что нам делать? Дядя Капаней не боялся богов – и погиб, и мой папа погиб, и другие погибли! Мы даже не люди, мы – выродки, полукровки, которых боги истребляют, как чудищ. Ты был нужен, ты служил и людям, и богам, а у нас одна цель – выжить! Просто выжить. Понимаешь, выжить!..
– Не выжить – победить...
Тихо ответил дядя Геракл, так тихо, что я едва услышал. Ответил, седатой головой качнул, подошел к жаровне, вновь протянул ладони.
– Победить, Диомед! Ты не сможешь всю жизнь прятаться, и твои друзья – тоже. Вы – последние, и битва, которая вам предстоит – тоже последняя. Ну и что? И боги не вечны... Слабого судьба тащит на веревке, того, кто сильнее – за руку ведет, а самый сильный сам судьбой становится. Иди, не бойся! Я пошлю с тобой в Аргос своего старшего, Гилла. Ему тоже пора взрослеть. Мне... недолго уже. Может, еще успею проснуться. Напоследок... Иди, Диомед!
Над жаровней взметнулось желтое пламя, лизнуло дядину ладонь, но Геракл даже не пошевелился. Словно огонь, жадно вцепившийся в его руку, был тем самым, последним...
Дядя, дядя, неужели и ты?..
* * *
А мама мне так и не ответила. Впервые – не ответила.
* * *
– Зачем ты меня спрашиваешь, господин мой Диомед? Разве женщин спрашивают, когда идут на войну? Ты решил, значит, так и будет. Что изменят мои слова? Я лишь знаю, что здесь, в Куретии, я – подруга вождя. А в Аргосе – просто рабыня! Но сегодня... Ты не уйдешь, господин мой Диомед? Хотя бы сегодня?
* * *
В холоде никнет зима, отмечая пернатыми время...
Гадать, волю богов выведывать, везде принято. Да только по-разному. В Этолии лопатки бараньи на огне жгут, в Аттике пепел шевелят, в Локриде воск льют, в Аргосе – жребий мечут, за морем звезды слушают. А в Эпире, говорят, все больше птиц вопрошают.
...Горит костер, сучьями сухими потрескивает, холод прогоняет. Горит, горит...
Зима!
Пел один аэд (не тот пьяница, что приходил да сгинул, а другой, потрезвее). Дескать, каждое время года хвалить должно, и весна хороша, и лето...
Диво-дары, пробудившись, весна обрывает у розы.
Знойное лето ликует, плодов изобилие видя.
Осени знак – голова, что увита лозой виноградной.
В холоде никнет зима, отмечая пернатыми время...
Вот и никнет зима, даже у костра зябко!
«– Дядя, расскажи мне про какую-нибудь... битву.
– Как же, как же, старший эфеб! Ну, стало быть, муза, воспой... Сперва спустилась с небес розоперстая Эос. Следом грозная Кера вылетела с криком зловестным...»
Да, именно так. Сперва – Кера, затем Фобос-Страх с Деймосом-Ужасом...
Нет, не хочу о войне! Лучше о гадании...
– Фоас, что говорят?
– То и говорят, Тидид. Ушел в ущелье, говорят, никого не подпускает, говорят. Гадает, круг начертил, муку насыпал...
А интересно получается! Про муку да про круг – это уже сороки на хвосте принесли. Выходит, если здесь, в Куретии, уже про муку заговорили, то в Аргосе еще и яму с кровью приплетут вкупе с душами неупокоенными. Некию, скажут, Диомед Калидонский затеял, в Аид спустился!
А что, тоже способ!
Некия да яма кровавая мне ни к чему, и мука вокруг костра ни к чему. По птицам я гадаю. По этим самым сорокам. Сороки болтают, а я слушаю.
А хорошо тут! Почти как в лесу. Нет никого, куреты-родичи входы в ущелье стерегут, дрова подносят. Сиди, в плащ меховой завернувшись, мясо на углях жарь, лепешки пресные пеки...
...А я еще понять не мог, почему зима пернатыми время отмечает. Улетают за море потому что? А здесь рассказали мне, что в холода гибнут птицы – падают, застывают среди мертвой травы...
Это же какой холод должен быть? Так и река замерзнуть может, и даже море! Вот ужас!
Но сейчас, хвала Деметре Теплой, еще не холод – холодок. Сиди у костра – и думай.
Вот я и думаю. Только о войне не хочется. Лучше о дядюшке Терсите. Так и чешутся руки петлю на его шее затянуть, да так, чтобы кадык лопнул! Кланяется, хихикает, на табличках все чин-чином – а повесить все-таки надо. И ведь не один я так считаю!
– Что говорят, Фоас?
– Говорят, у богов помощи просишь, чтобы Аргос завоевать. Крепко просишь, говорят!
– Амфилох тут?
– Ночью уехал, тихо уехал. Мы смотрим – нет его!
Ай, нехорошо! Уехал Щербатый, не попрощался. И куда это, интересно?
А костер горит, и сучья трещат, и мясом горелым пахнет. Сиди – и только дрова подкладывай.
В холоде никнет зима, отмечая пернатыми время...
Хорошо тут думается! Никто не мешает, не пристает со всякими глупостями: когда, мол, войско собирать, какими дорогами идти. Какое войско? Какие дороги? Зима сейчас, никто зимой не воюет!
...А интересно, женился ли бедолага-Капанид? Послушать (его послушать!), так невеста Сфенелова страшнее Химеры – той, что Белерофонт, дедов побратим, убил. Ноги короткие, нос длинный, из ушей волосы растут. Горгона – не девушка! А ведь женят. Никуда он не денется, будет Анаксагордиков плодить.
