И на нем не будет вины.
Пелопс, сын Тантала!
Я скажу о тебе иное, чем предки...
Впервые вижу толстого аэда! Щеки лепешками свисают, а брюхо такое, что лиру ставить можно. Зато голос и вправду – всем голосам голос!
– Я скажу, что некогда твой отец,
Созывая богов на милый Сипил,
Благозаконно
Воздавал им пиром за пир...
Впрочем, голос голосом, а слушать его, кажется, никто и не собирается. И то, песен про Пелопса нам не пели, что ли? Сидят у нас всех эти Пелопиды костью в горле!
«У нас» – потому, что все мы здесь, у дворцового портика. Всех собрал Тиндарей. Слева от меня Эврипил, сын Эвемона (козопас – и борода козлиная!), справа Асклепиады – Подалирий и Махаон, Капанид с Амфилохом – чуть сзади, Атриды же, как водится, впереди – носы копьями выставили.
– И когда-то сверкающий трезубцем бог
Схватил тебя и унес,
Ибо страсть придавила его сердце.
На золотых конях
Он вознес тебя к Зевсу
В небесный широкославный чертог...
Ревет аэд, Пелопса прославляя. А мы меж собою тихо так: «Шу-шу-шу! Шу-шу-шу!» Знаем, не зря собрали! Неужто сегодня скажут? Пора, вроде!
Напировались!
Неужели все-таки Агамемнон? Не разорвали бы его прямо здесь, на месте! За эти дни точно решили: «Кто угодно – но не он!»
– Ты исчез
И люди искали, но не нашли тебя для матери;
А завистник-сосед
Стал, таясь, рассказывал людям,
Как в воду, кипящую на огне,
Острым изрубленное ножом
Падало тело твое...
Елены нет, Атрея нет (ни разу его не видел!), а Тиндарей сидит на троне, глаза закрыл – то ли спит, то ли аэду внимает.
– Эй, богоравные, а ведь не зря нам про Пелопса поют!
(Кто-то сзади. Кажется, белобрысый Пенелей Гиппалкид.)
– Пусть поют! Мы этого носатого... как Пелопса. В воду кипящую на огне!
(Слева! Аякс Теламонид!)
– Нет!
Я не смею назвать людоедами богов!
Слишком часто кара настигала богохульников...
А богоравные уже – в полный голос:
– Если Агамемнон – все встанем! Не позволим!
– Не позволим, не позволим, не позволим...
Катится по рядам камнепадом, ширится. А мне не по себе почему-то. Вроде, для того и ехал сюда, для того и коней торопил...
– А когда расцвели его годы,
Когда первый пух отметил его щеки,
Он задумался о брачной добыче,
О славной Гипподамии, дочери писейского отца.
Выйдя к берегу серого моря,
Он один в ночи
Воззвал к богу, носителю трезубца-а-а-а!..
Старается аэд, не горлом уже поет – брюхом. Да что нам эти Пелопсовы страдания! Не о Гипподамии сейчас речь идет...
– Пилос, Алиба, Мизы, Итома, Феры! Вместе, вместе, вместе!
– Дулихий, Саламин, Гиестия! Вместе!
– Аргос! Аргос! Аргос!
– Да чего мы молчим, богоравные? Встанем, скажем... Эй, а чего это?
А действительно, чего?
Смолк аэд, про свадьбу Пелопсову не допев, Тиндарей с места вскочил... и другие вскочили!
– Кто это?
– Где?
...Высокий, худой, долговязый, в простом черном плаще, с мечом у пояса, с золотым венцом на голове. Идет, на нас не смотрит. На Тиндарея смотрит. Подошел... поклонился... сел...
– Это же Менестей! Менестей Афинский! Эврисфей! Эврисфей убит! Эврисфей убит, богоравные! Слышали, Эврисфей, ванакт Микенский, убит! Уби-и-ит!
А я не на Менестея смотрел – на Агамемнона. Вернее, на то место, где он только что сидел.
Сгинул Атрид, словно и не было его!
* * *
– Слышали? Слышали? Слышали? Ведь как было? Афиняне их у Элевсина встретили, а Эврисфей приказал колесницы развернуть. Вот я и говорю, какие там колесницы на Элевсине? Поле неровное, кустарник, а Менестей велел там еще и ям нарыть – с кольями. Ну, и привет Танталу, ясное дело! Эврисфея, говорят, родичи Геракла в плен взяли, взяли – а до Афин не довели. И еще болтают, будто Алкмена, Гераклова матушка, ему, Эврисфею, глаза спицами выколола. Вот я и говорю, какая Алкмена? Ее и в живых уже, рассказывают, нет. Да самое интересное не это. Гадес с ним, с Эврисфеем, а вот Атрей! Мы-то думали, он здесь, в Спарте, изгнанник, у алтаря Геры Волоокой о заступничестве молит, а он давно в Микенах! Ну, хитрец! А сейчас и Агамемнона к себе вызвал. Ясное дело, Атрей – ванакт, а носатый – наследник законный. Так что не до Елены им, власть брать надо. Как задумано, а? Мы тут, они – в Микенах, никто Пелопидам этим и помешать не сможет, за Эврисфеевых детишек не вступится! Во дела какие!
Но что с Еленой-то будет, богоравные? Если не Агамемнон, то кто? Может быть, я? А почему бы и не я? У меня, между прочим, сам Поседайон Черногривый в родичах! Не-е-ет, теперь я своего не упущу!
* * *
В темном покое – неровный огонек светильника. Дрожит, колеблется, вот-вот погаснет.
Душно.
Ночь.
– Теламонид кричит, что каждого убьет...
– Подалирий с охраной ходит, с хеттийцами...
– Да все мы с охраной ходим! Дожили!..
– Идоменей, говорят, своих пиратов уже кликнул. Он ведь Атрею свояк...
– Тиндарей со мной говорил. Трясется, весь белый. Что делать, спрашивает. А что делать? Завтра возьмут его за грудки, он назовет зятя – вот тут и начнется!
– Да чего там начнется! Уже началось!
– Так что Тиндарею сказать?
Пятеро нас: Патрокл Менетид – он, вроде, как старший, мы с Капанидом, Антилох Несторид из Пилоса. И Любимчик – в углу спрятался, в тени черной.
Думаем. Да только думается плохо.
Только что Патрокл был у Тиндарея. Надеялись, сообразит что-нибудь старик, а выходит, он сам от нас помощи ждет!
– А если, это, ну... сказать, что Елена заболела? – Капанид, баском. – Чтобы, мол, через месяц приезжали?
– Богиня-то заболела? – Антилох Пилосский головой качает. – Да и не поможет. Разнесут тут все!
– А может, уедем? Прямо сейчас? Ну их всех!
Это Любимчик – из угла.
Переглядываемся. Плечами пожимаем.
– Поздно, – решает Патрокл. – Поздно...
...Да, поздно. Игра Атрея в разгаре. Понял, хитрец, что встанет против него вся Эллада! Понял, подождал, пока страсти разгорятся, и...
(Хотел бы я знать, как это с Менестеем Афинским так удачно вышло? И колесницы микенские не на том месте развернулись, и приехал афинянин миг в миг, лучше и не придумать. Ах, Атрей, Атрей!)
