Победа ждет!
Капанид улыбается – доволен, простая душа, и Киантипп улыбается. Почему же мне невесело?
* * *
– Мантос! Нужно найти одну женщину. Жрицу...
– Э-э, ванакт Диомед! Зачем слова тратить, зачем объяснять? Сейчас привезем твою госпожу, оглянуться не успеешь, моргнуть не успеешь – госпожа Амикла здесь будет!
– Ты!.. Не смей! Просто найди ее и скажи... Нет, ничего не говори, просто найди. Я... Я сам!..
* * *
– Это по всей Ахайе, Тидид! – дядя Эвмел отложил в сторону папирусный свиток (аж с Кипра!), устало потер глаза. – Знаешь, такого никогда еще не случалось. Если начнется война – это будет первая всеахейская война. Может быть, Елена, сама того не желая, объединит нашу землю. Или погубит, не знаю... Но мы уже не останемся прежними...
Я пожал плечами. Меньше всего хотелось думать о войне. Если Мантос поспешит, он вернется скоро, очень скоро... Что я ей скажу? Про серебристый свет, про ветер над лесом? Про то, что все теперь будет иначе? А как – иначе? Наши обычаи несокрушимее Трои, будь она трижды...
– Дядя Эвмел, но ведь Троя тоже хочет войны!
Он усмехнулся тонкими бесцветными губами (эх, дядя, совсем ты плох стал!), худые пальцы ударили в столешницу:
– Там то же самое, мой мальчик. Азия против Европы! Это тоже впервые. Знаешь, недавно услыхал новое словечко – «варвары». Это те, чья речь нам непонятна: «вар-вар» – и все. Мы начинаем осознавать себя, Тидид! Вместо рода, племени, фратрии – народ, единый язык...
– Все это нужно живым! – перебил я. – Живым, дядя! Если мы погубим нашу молодежь под Троей, сами сгинем – кому к воронам собачьим будет нужен этот единый язык! Я не о поражении говорю. Но иногда победы – хуже поражений!
Дядя не ответил. Нащупал палочку, с трудом привстал, зацепил локтем одну и табличек...
Тр-р-ресь!
– Ох, ты! Кентавр в посудной лавке! Представляешь, Тидид, я уже и наклоняться не могу. Надо кого-нибудь позвать...
– Не надо, я сам!
Табличка разбилась ровно на пять частей. Первая, вторая... пятая.
– О чем это дядя? – поразился я. – «Лигерон Пелид на Скиросе»? Какой еще Лигерон? Которого матушка на алтаре жарила?
А я-то думал, что все это – пьяные байки! Лигерон Ахилл – победитель Трои, Геракл – сегодня. И завтра. Но не послезавтра – помрет!
– Лигерон, сын Фетиды, – кивнул дядя Эвмел. – Сейчас о нем много говорят...
– Ну, как же! – подхватил я. – Тот, кто в пеленках воевать пойдет! С кормилицей на колеснице!
– Смешно, – согласился он. – А ты слыхал, мальчик, что такое Кронов Котел?
Еще одна байка? Я заранее улыбнулся...
– Ванакт!
Хвала богам, Мантос! К гарпиям всех этих Лигеронов!
– Ну, где она?
Темным было лицо старшего гетайра. Даже глаза потухли. Даже голос...
– Ее нет, ванакт!
– В храме нет? – не понял я. – Ну, так...
– Нет ее, – еле слышно проговорил курет. – Ее больше нет, родич...
Уродливый кривоногий коротышка не стоял – висел, сжатый ручищами гетайров. Намазанное охрой лицо кривилось ужасом, в глазах... Ничего не было в его глазах – пусто.
– Тебе лучше сказать, Стрепсиад, – вздохнул я. – Может, тогда я убью тебя сразу...
В храме Афродиты Горы – пусто. Разбежались! Только его и поймали куреты – Стрепсиада-кастрата, главного жреца.
Того самого.
– Знаю! – прохрипел (прошипел? пропищал?) он. – Знаю, ванакт! Я умру! Но я – только раб Пеннорожденой... Я лишь раб! Я... я покажу тебе!
Дернулся, засучил ножками.
– Хорошо, – кивнул я. – Отпустите!
Бухнулся на четвереньки, привстал, резко побежал к алтарю...
– Я только ЕЕ раб! Раб! Смотри, ванакт!
Ручонка с длинными, ярко накрашенными ногтями указывала прямо на белый мрамор. Надпись? Все еще не понимая, подошел ближе, вгляделся...
А М И К Л А
Красным по белому. Нет, кровавым по белому!
– Поскреби ножом... Поскреби...
Я поглядел на Мантоса. Тот кивнул, достал из-за пояса кинжал.
Мраморная крошка сыпалась, падала на гладкий скользкий пол. Но из-под камня, из самой глубины, все так же проступало ее имя.
А М И К Л А
Я понял – это не писали. Вернее, писали не люди...
– Воля богини! Воля богини, ванакт! Раз в несколько лет мы приносим жертву... Кровавую жертву. Только по жребию, только тех, кто сам согласится...
Слова скользили мимо, не задевая, не оставляя следов. Я уже понял.
«– Жреца купишь, волю богини – нет. Боги не бывают добрыми, они мстят, они не прощают. Но мне уже все равно, мой Диомед, все равно...»
Да, теперь тебе уже все равно, Амикла...
– Пять... Нет, шесть дней назад мы увидели... Вначале не поверили, думали – краска. Но потом... Это ЕЕ воля, ванакт! ЕЕ воля! Госпожа Амикла согласилась, сама легла на алтарь...
Звякнула острая бронза, ударившись о гладкие мраморные плиты.
Нет...
...Река шумит совсем рядом, тихая, спокойная. Странно, я не могу ее увидеть. Только плеск – и легкий теплый ветерок.
Тихо-тихо.
Тихо...
Знакомое лицо совсем рядом. В светлых глаза – боль.
– Я ничего не могла сделать, мой мальчик. Ничего!
– Выходит это правда, мама? – одними губами шепчу я. – Правда? ВЫ просто – людоеды! Мы для ВАС – овечье стадо, туши на алтаре! Тебе тоже приносят жертвы, да? По жребию – или сама выбираешь?
– Ванакт – солнце! – тихо отвечает она. – Солнце сжигает тех, кто рядом, сынок...
Река совсем близко, только шагни, только вдохни поглубже свежий прозрачный воздух...
Плещет, плещет...
– Ванакт?..
Очнулся. Кровавая надпись ударила по глазам...
– Кинжал! – ни на кого не глядя, выдохнул я. – Кинжал, быстро!
Теплая рукоять легла в ладонь. Все так же, не глядя, провел пальцем по острию. Хорош!
– Прочь! Все прочь!
Резанул по запястью – наискосок, от края до края. Тебе нужна наша кровь, Киприда Пеннорожденная, владычица Любви?
Н-на!!!
Кровь потекла по алтарю, по белому в синеватых прожилках, мрамору, по ее имени... ТЫ убила мою Амиклу, нелюдь, попробуй и моей крови, тварь. Попробуй – и запомни, ибо клятва кровью – свята, она – навсегда, навечно, пока оба мы живы – ТЫ и я.
