Colloquium Berlin значительно раньше.
Когда я открывал, она протягивала пару рулонов туалетной бумаги и лихо подмигивала, преувеличенно громко, как говорят с глухими, повторяя одну и ту же фразу, перемежаемую замогильным хохотом:
— Fьr ka-ka!.. Ху-ху-ху!.. Fьr ka-ka!.. Ху-ху-ху!..
То еще было явленьице эта Марта…
Коротко говоря, я совершенно забыл, как живут нормальные люди.
Я барабанил по клавишам, как заяц, и носился вокруг озера, как бешеная собака, а мечтал лишь о том, чтобы закончить свою писанину, которая четвертый год тяжким грузом висела на плечах.
Потом появился Марек Шнечински. У него была месячная стипендия, он приехал из Вроцлава и, как скоро выяснилось, говорил по-русски. Мы обнаружили множество одинаково интересующих нас тем и подружились.
Марек оказался весельчаком того самого свойства, которое лично я полагаю единственно приемлемым, — меланхолического.
Вечерняя беготня по озерам и паркам заканчивалась, как и прежде, заходом в магазин. Мы покупали преимущественно круглые в сечении предметы — банки с фасолью (из нее Марек готовил чили), банки с супами (чтобы вообще ничего не готовить), банки с пивом (потому что бутылки надо сдавать, а это хлопотно) и бутылки с вином (которые мы все равно не сдавали).
Однажды при подходе к воротам Замка желтый пластиковый пакет, только что выданный мне в немецком магазине, разошелся по швам, и покупки раскатились.
Марек грустно смотрел, как я гоняюсь за ними по всей улице.
Когда я кое-как укутал их останками пакета и взял под мышку, он спросил, указывая на сверток:
— Знаешь, что это?
— Ну? — хмуро переспросил я. — Что?
Марек развел руками и печально ответил:
— Это ответ Германии на взятие Берлина…
Зиё
Когда я, в очередной раз утомленный шумом (см.) двигателей и дребезгом самолетных динамиков, возвращался из Душанбе, Женя тут же зазывал меня в свой кабинет.
Подробно изложив последние новости, касавшиеся, как правило, все более детального изучения анатомии свиньи (см.), он вкрадчиво переходил к делу:
— Ну что, понравились Зиё твои новые переводы?
— Вроде бы, — отвечал я, пожимая плечами.
— И в гостях у него был?
— Был.
— Ну?
— Что «ну»?
— Рассказывай.
— Я тебе уже сто раз рассказывал. Всегда ведь одно и то же.
— Нет, ты уж расскажи, пожалуйста.
Я вздыхал:
— Ну, хорошо. Слушай. Прихожу я, значит, к Зиё…
— Утром?
— Нет, не утром. Часам к двенадцати.
— Ага.
— Стол уже накрыт. Сидим…
— Стол какой?
— Стол как стол. Под белой скатертью. Его только при моих визитах используют. Так-то, если на минутку забегаю, он всегда в углу стоит.
Книгами завален.
— На столе что? — спрашивает он, плотоядно облизываясь.
— Как всегда. Две тарелочки с чаккой… ну, с кислым молоком. Свежая лепешка разломлена на куски…
— Какие куски?
— В смысле?
— Какой величины?
Я показываю:
— Вот такие. С пол-ладони.
— Так, — удовлетворенно кивает он.
— Разложены по всему столу. Два блюдца с изюмом и орехами. Я первым делом пробую изюм. Чмокаю, ахаю, потом спрашиваю: «Зиё, ин хуб мавиз аз кучо?» А он разводит руками и отвечает: «Аз бозор».
— Это что значит?
— Зиё, откуда такой хороший изюм? С базара!.. Это у нас с ним шутка такая.
— Понятно. Еще что?
— Еще обязательно большая тарелка зелени. Гашниш… то есть, тьфу, кинза… укроп, райхон…
— Это что?
— Это этот, как его… этот… базилик. Лук обязательно. Лук нежный, не горький… все чистое, в капельках воды, просто сияет!..
Женя ерзает и закатывает глаза.
— Так-так-так, — говорит он затем, тяжело сглатывая слюну.
— Ну вот. И бутылка водки, разумеется. Рюмки, естественно… Что еще?.. все, пожалуй. Зиё разливает водку, мы выпиваем и закусываем.
— Чем?
— Как чем? Я же тебе говорю: зелень, то-сё… берешь стрелку лука, пару веточек кинзы… сворачиваешь в такой комок… макаешь в кислое молоко… и — ам!
— Вкусно?
Теперь я закатываю глаза, а Женя, на меня глядя, стонет и качает головой, как перед обмороком.
— Ну?
— Ну и все. Болтаем себе помаленьку, едим все эти мелочи… а в это время жена на кухне гремит капкиром о казан.
— Капкир — это что?
— Слушай, я тебе сто раз говорил. Типа шумовки.
— А с вами не сидит?
— Нет. Только если я, например, с женой приду. Тогда посидит немного.
Женя сладко жмурится:
— Да… Вот он — Восток!.. Ну?
— Опять «ну»! Когда все выпьем и почти все съедим, сынишка приносит блюдо с пловом. Едим плов. Правда, перед пловом еще бывает суп.
«Сиёалаф», например. Из черной травы. Есть такая трава. Охапками на базаре продают.
— И?
— Странный суп. Черный-черный. Но вкусный. Но если суп или, не дай бог, пельмени там какие-нибудь перед пловом — это вообще убийство.
Нет, лучше сразу плов.
Женя чмокает.
— А что пьете?
— Ничего не пьем. Я же русским языком тебе говорю: едим плов.
С пловом не пьют ничего. Ну, обычно не пьют…
— Руками едите?
— Руками.
— Вкусный плов?
— О-о-о! — говорю я, качая головой.
Женя снова стонет, потом горестно шепчет:
— Ай-я-я-я-я-я-яй!..
— Да, именно что. — Я безжалостно подтверждаю близость его умозрительных представлений к реальной жизни. — Именно так: ай-я-я-я-я-я-яй!..
Женя горестно вздыхает.
— Потом пьем чай, — говорю я. — Зеленый. Потом долго еще сидим.
Иногда, если силы есть, делом занимаемся. Подстрочники, то-сё…
Потом Зиё меня провожает. В общем, до позднего вечера не можем расстаться.
Женя с тоской смотрит в мутное окно московского полуподвала.
Потом поворачивает ко мне голову.
— Да, — говорит он, мечтательно улыбаясь. — Вот он — Восток!..
