«Коллекционеры все-таки очень странные люди», — подумала Лика. Передача закончилась. Она отправилась готовить ужин, ругая себя за легкомыслие — вот-вот должна была прийти мама, а Гликерия ничего не приготовила.
Успела, впрочем, почистить картошку — «Ну да, плохая работа, милая моя, какой тебе хороший отдых, тут и из еды одна картошка», — и поставить ее жариться. Как раз в это время хлопнула входная дверь, вернулась мать.
— Привет, — сказала она, появляясь на пороге кухни. — А почему телевизор так надрывается?
— Я просвещалась, — сообщила Лика. — Оказывается, коллекционеры по сути люди не совсем здоровые. Могут украсть череп из могилы. Говорят, именно так поступил Бахрушин с Гоголем…
— Жуть какая, — охнула мать. — И что, ему не снились кошмары по ночам?
— Об этом история умалчивает, — вздохнула Лика.
— Я все-таки уменьшу звук, а то разговаривать невозможно… Такое ощущение, что мы с тобой не одни в квартире.
— Большой Брат следит за тобой, — рассмеялась Лика.
— Да ладно бы просто следил, а то такое ощущение, что он хочет жить с нами вместе и управлять потихоньку нашими мыслями.
— Позови его ужинать, а то он голодный…
— Нет, не буду, я сегодня не гостеприимна.
— Жалко, — заметила Лика. — Сегодня к нам может забежать Димка. Я должна ему кое-что передать.
— На твоего Димку моя неприязнь к «большим братьям» не распространяется, я даже сварю ему кофе.
— Ну, он вообще-то не мой, — заметила Лика.
И подумала: «А вот Саша, он мой. И я бы хотела, чтобы мне сказали — „твой Саша“. Почему так? Не знаю. Есть люди, с которыми хочется быть рядом постоянно. Вот Саша — я знаю его всего один день. Но — мне кажется уже, что я его чувствую. И мне с ним легко. Даже если бы он не был художником — мне все равно было бы легко с ним. Хотя он странный, а Димка — нормальный и понятный».
— Когда к нам твой приятель пожалует? Может, есть смысл его подождать? — спросила мать.
— Да нет, он придет поздно. И по делу. Мне надо ему кое-что передать.
— Ладно, ждать не будем.
Они поужинали, потом смотрели фильм про Эркюля Пуаро, а около десяти позвонил Димка.
— Лика, я не смогу сегодня приехать, можно эта вещица побудет у тебя до завтра?
— Можно, — согласилась Лика. И ей снова показалось, что голос Дмитрия какой-то странный — как будто он его нарочно приглушает, чтобы — не услышали.
— Спасибо! Мне жутко неудобно, но… Завтра мы что-нибудь придумаем.
Последние слова он произнес совсем другим тоном, как будто приглашал Лику на свидание. Лика удивилась.
— Я завтра перезвоню тебе, и мы обязательно встретимся! Не сердись, милая, таковы обстоятельства!
И он повесил трубку — так быстро, что Лика даже не успела спросить, когда примерно его ждать.
«Странно все-таки, — подумала она. — Что с ним происходит? Такое ощущение, что он крупно влип… Хотя — с другой стороны, он в самом деле мог заболеть. А я все придумываю. Надо смотреть на происходящее спокойнее, не искать никаких страшных коллизий там, где их нет, и их и не будет».
Несмотря на то что ей удалось себя успокоить, она долго не могла заснуть — ей казалось, что Димка в самом деле попал в нехорошую историю из-за своих «антикварных» дел, а потом она все-таки заснула, и ей приснилось, что она идет за ним по темной улице, и он, Димка, несет в руках какой-то сверток, и Лике почему-то кажется, что это голова, завернутая в тряпку, и она даже знает, что это голова Гоголя, а в самом конце улицы она видит человека, только как она не пытается рассмотреть его в темноте, не может даже понять, кто перед ней, мужчина или женщина, просто — это Тень. И ей становится страшно и за себя, и за Димку, и очень хочется закричать, остановить Димку, но — кто-то дергает ее за руку. Она оборачивается.
Видит перед собой девочку — маленькую, светловолосую девочку, и ей кажется, что она эту девочку уже видела где-то. Но вот вспомнить где никак не может…
Девочка, приложив палец к губам, берет ее за руку и шепчет:
— Не надо… Пока тебя не видят. Они убивают, когда понимают, что их заметили.
— Но это сон, как они могут убить нас во сне?
— Они и во сне убивают, — отвечает девочка, и Лика понимает вдруг, что она видела девочку в своем видении, когда прикоснулась нечаянно к Марининому свертку, и ей хочется закричать, она пытается вырвать свою руку из ее руки — и просыпается…
Она некоторое время лежала, закрыв глаза, и боялась открыть их — ее не покидало ощущение, что в комнате она не одна. Она боялась даже пошевелиться — хотя это было глупо, ведь — если этот «кто-то» был бы действительно, он уже давно понял бы, что она проснулась.
«Надо открыть глаза. Надо открыть их, убедиться, что сон кончился, я нахожусь в своей комнате».
— А в этом мире, ночном, есть что-то твое? Ну, так открой глаза…
«Они и во сне убивают».
Обычно ночной кошмар заканчивался вместе с пробуждением, оставляя после себя только неприятный привкус тревоги. Достаточно было включить свет. Теперь Лика понимала — сон кончился. Но — ей казалось, что она еще там, в этом мутном кошмаре, и веки были тяжелыми, отказывались подчиняться.
— Мой сон был слишком глубоким…
«Или — твое проникновение было слишком глубоким. Или — кто-то хочет поговорить с тобой, потому что — с тобой можно говорить…»
Она на этот раз слышала этот голос вполне отчетливо и — извне. Лика напряглась — ей стало так холодно и страшно, что на этот раз она не сможет справиться, но — она собралась и открыла глаза.
От резкого движения глаза заболели. И она не сразу привыкла к темноте. Потянулась рукой к выключателю, щелкнула — резкий электрический свет заставил ее зажмуриться.
А свет ли?
Почему-то в голову пришла строчка из песни Гребенщикова: «С прицельным вниманьем глядит электрический пес». Потому что — она ощущала это прицельное внимание. Глаза открывать было страшно.
Она услышала, как тихонечко и осторожно скрипнуло кресло — как если бы туда кто-то сел, и сердце сжалось, притихло: «Оно меня все равно прекрасно видит, это я его — не вижу, лучше видеть, видеть, видеть… Но мне не хочется!»
Господи, помоги мне… Господи… Они же пропадают при свете, Господи, почему ЭТО не уходит, не прячется? Или — они уже не боятся света, Господи?
— Сейчас такое время — сны не кончаются. Кошмар из сознания переходит в окружающую реальность. Сейчас — такое время… столько мы об аде знаем; обращаю взор вверх — облачной текучей пеленою закрыто небо; застит кругозор — туман — он подо мной и надо мною… Везде туман. Сейчас мы знаем об аде больше Китса. И больше его современников…
«Но я хочу, чтобы кошмар закончился…»
