— Но вы же не будете отрицать, что Цепеш был жесток! Вот это стихотворение Михаэля Бехайма, оно появилось раньше книги Стокера!
О самом лютом из владык,
кто подданных своих привык тиранить повсеместно,
с тех пор как мир был сотворен,
о злейшем звере всех времен,
насколько мне известно,
поведаю стихами,
как Дракул, злобствуя, владел
Валахией и свой удел упрочить мнил грехами
[19]
.
— Что скажете на это?
Он смотрел сейчас с победой и радостью, а Нико почему-то подумал, что он специально выучил это стихотворение в «процессе подготовки к поездке», чтобы блеснуть эрудицией, и — поймал себя на том, что он на стороне Влада, потому что — если уж выбирать, чью принять сторону, то Влад был ему симпатичнее.
— А вы чем упрочняете свой удел? — слегка улыбнулся Влад. — Не грехами ли?
— Нет, подождите, мы переходим на личности, — возмутился Олег Сергеевич.
— Почему переходим? Мы перешли уже на личности, вы не заметили? Я вам просто заметил, что Влад Дракул, он же Цепеш, никогда не был вампиром. А ложь о нем — живет по сей день. О жестокости же могу сказать, что изменились времена, те времена были другими, и… неизвестно еще, лучше ли вы, новые воеводы… Жестокость Дракула была другой. Ему надо было защищать свою страну. А — вот ваша жестокость не оправдывается ничем, потому что — в отличие от того же Дракула, вы не найдете оправданий… Кстати, известно и другое свидетельство о Дракуле. Дьяк Федор Курицын свидетельствовал, что: «И толико ненавидя во своей земли зла, яко хто учинит кое зло, татбу или разбой, или кую лжу, или неправду, той никако не будет живъ…» То есть — «И так ненавидел зло в своей земле, что, если кто совершит какое-либо преступление, украдет, или ограбит, или обманет — не избегнуть тому смерти. Будет ли знатный боярин, или священник, или монах, или простой человек, пусть он владеет несметными богатствами, все равно не откупится он от смерти, и так грозен был…»
— Ну, это вообще особенность православного сознания, — рассмеялся Олег Сергеевич.
Влад нахмурился. Странным образом последняя фраза не понравилась и Нико, чему он удивился — сам всей душой отвергающий странную веру, сам — атеист — сейчас он был готов возмутиться, задать вопрос — при чем тут это, и чуть не спросил, но его опередила Елизавета, молчавшая до этого мгновения.
— При чем тут это? — спросила она. — Если вы чего-то не понимаете, не хотите понять, отвергаете, как неудобное для себя, — зачем же сразу обвинять, отрицая? Вас ведь тоже можно обвинить. В течение трех веков о Владе Цепеше никто особенно и не вспоминал, может быть, он так и остался бы персонажем средневековой истории, если бы не роман Брэма Стокера «Дракула», вышедший в 1897 году. В принципе сочинение Стокера — не более чем бульварный роман начала века, который сейчас читать просто-напросто скучно. Исследователи, изучавшие черновики Стокера, утверждают, что в первых вариантах вместо Трансильвании была Штирия, а главным героем был австрийский граф, но потом Стокер случайно встретился с неким венгерским краеведом, и все изменилось. А не было бы этой встречи, кто бы знал о Владе? Кто сегодня, скажем, в Америке слышал о таких исторических личностях, как Штефан III Мушат, Влад III Бассараб, Матьяш Хуньяди? И — представьте себе на мгновение, что кто-то напишет книгу про вас и вы останетесь на века с несмываемым клеймом — «вампир». Осуждать же его — легче, чем осудить себя. Влада нельзя ни судить, ни оправдывать исходя из наших представлений. Это был другой мир. Это ни хорошо ни плохо. История бесстрастна — было то, что было. Пристрастны люди.
Она говорила спокойно, и в то же время ощущалось, что она сейчас напряжена. Это почувствовал и ее брат. Подойдя к ней, он с нежностью провел по ее волосам рукой.
— Поздно, — сказал он. — Пора. Ночь настала. Пусть каждый найдет то окно, которое заслужил…
И, быстро повернувшись, пошел вверх по ступеням, увлекая их за собой.
Глава 10
ПАРАКАЛО, ЭВХАРИСТО…
К кому же может воззвать та, что здесь очутилась, если дальше нее одни мертвецы бывали? Они лишь видят, как ширится море печали между ними и теми, с кем душа не простилась.
Габриэла Мистраль [20]
— А я тебе, игемон, — сказал Иешуа участливо, — посоветовал бы поменьше употреблять слово «черт».
— Не буду, — сказал Пилат, — черт возьми, не буду…
Михаил Булгаков. Из черновиков «Копыто инженера»
И голос у него был странным. Она слушала, что он ей говорит, и не могла понять, почему вместо радости, что он ей позвонил, что он зовет ее с собой, — ее сейчас переполняет странное чувство боли и близких слез.
Или — так выглядит счастье? Мы просто не знаем, как оно выглядит, решила она.
А Саша все говорил, говорил — она молчала, просто слушала его, она находилась в полусне.
— Понимаешь, я подумал, что нам нужно поехать туда. Лика, я не знаю, как тебе это объяснить, ты вправе считать меня полным идиотом… Но — мне кажется, что, если мы это сделаем, что-то изменится. Мы выполним то, что должны выполнить.
Она не ответила, она продолжала молчать, думая, что — она согласна ехать с ним куда угодно, и в то же время ей было страшно.
— Лика, ты меня слышишь? Если ты не согласна, я пойму тебя!
— Нет, я согласна, мы же хотели туда, помнишь?
— Но — мы собирались весной, а сейчас не то время…
— Нет, время всегда то, — проговорила она и даже улыбнулась, продолжая удивленно всматриваться в собственную душу — что с ней? Почему так больно? Почему так хочется плакать?
— Давай завтра обговорим все, я завтра забегу к тебе на работу…
— Да, — ответила она. — Я буду ждать тебя.
Она повесила трубку.
Включила свет на кухне. Сейчас ей казалось, что все странным образом изменилось, или — изменилась она? Как там у Навроцкой: «Скажите мне, эта сладкая боль — счастьем зовется?»
Она взяла со стола томик ее стихов и прочитала там: «Тот, кто до тебя оставил под камнем молитву, кто бы он ни был, оставил не одну молитву, а две», улыбнулась — две молитвы, оставленные там, под камнем, в развалинах монастыря. Две молитвы — которые надо прочесть. И надо именно им. Потому что — мира два. И люди, которые живут в этих разных мирах, никак не найдут этих молитв и не хотят понять, что по сути мир один, и он должен быть один, таким его создал Бог, только люди сами разделяют его, разрывают на части, делая больно и друг другу, и — миру…
И самим себе.
За окном шел снег, медленно, большими хлопьями — прекрасный, молчаливый, загадочный, и Лике становилось легче, когда она смотрела на него, ей в голову пришли строчки стихотворения Е. Навроцкой о снеге: «Кто знает, не принес ли он посланья, что пишет людям Бог?» — и улыбнулась, потому что и в самом деле — боль прошла, уступила место ожиданию радости и удивительной легкости.
