— Спасибо, Хичкок, — пробормотала Каталина в аккурат перед новым столкновением. Если бы английский режиссер вдруг материализовался сейчас перед ней, она бы осыпала его поцелуями.
Четвертый удар стал роковым. Автомобиль опять неуправляемо заскользил вбок по шоссе, и Пьер не сумел его удержать. Каталину яростно швыряло из стороны в сторону в тесном пространстве багажного отделения под аккомпанемент адского скрипа колес, тормозивших на асфальте, треска сминаемых растений и барабанного стука камней, бившихся в днище, когда машина сорвалась с дороги.
К счастью для Каталины, Пьер не дал им перевернуться. Все время, начиная с последнего удара и до полной остановки машины, женщина кричала не переставая. Во внезапно наступившей тишине собственный отчаянный вопль, который Каталина даже не слышала секунду назад, отдался оглушительным звоном в голове, отчего, казалось, она лопнет. За паническим визгом последовал жалобный крик, уже не такой пронзительный, оборвавшийся, как только Каталина услышала шум извне: звуки борьбы, выстрелы! А затем…
Тишина.
Каталина замерла от страха, когда поднялась крышка багажника. Свет ослепил ее, и она не видела, кто отпер замок: Пьер или ее спаситель. Она почувствовала невероятное облегчение, узнав взволнованный, исполненный тревоги голос, вопрошавший:
— Ты жива? Во имя Господа, скажи, что ты жива!
— Патрик? Это ты, Патрик?
— Да, это я.
Каталина заплакала. Потрясенная до глубины души, с избитым телом, она не могла самостоятельно выкарабкаться из багажника. Патрику пришлось выносить ее на руках, обхватив за туловище. Ирландец поставил женщину на землю, рядом с машиной. Сквозь открытую дверцу водителя Каталина заметила безжизненно повисшую окровавленную руку.
— Он?..
— Да. Мертв.
— Ты уверен?
— Уверен. Уберите его! — велел он своим спутникам. Те вытащили тело из кабины и затолкали в багажник машины Патрика.
— Кто эти люди? Что ты с ним собираешься сделать?
— Мои друзья. Не беспокойся.
Каталина выдавила усталую улыбку. Человек, похитивший ее и скорее всего собиравшийся убить (она понятия не имела почему), лежал мертвый на расстоянии двух метров в багажнике. А Патрик, милый Патрик, просил ее не беспокоиться. Пожалуй, здесь чувствовался определенный стиль. Потом, когда пройдет шоковое состояние, шарм исчезнет, но сейчас, в настоящую минуту, здесь чувствовался определенный стиль.
Каталина начала всхлипывать. И вскоре всхлипывания превратились в безутешные рыдания. Она крепко обняла Патрика, прижимаясь лицом к его груди.
— Все закончилось. Теперь все снова хорошо, — убеждал Патрик, ласково поглаживая ее по голове.
Но все было совсем нехорошо. Рыдания Каталины внезапно прекратились, и тело напряглось. Конечно, все очень плохо. Она подняла голову и уставилась на него покрасневшими, влажными от слез глазами.
— Как ты узнал, где я? Ты… следил за мной?
Патрик оцепенел. Ласковое выражение сменилось другим, виноватым и пристыженным.
— Я… э-э… я приехал в гостиницу… и… ммм… я видел, как ты села в машину к… к нему… и я… решил поехать за вами, потому что… хм…
— Не лги мне, пожалуйста! Не лги мне и ты тоже. — Каталине вновь захотелось расплакаться. Никогда, даже на похоронах родителей, ей так мучительно не хотелось плакать. Но больше она не прольет ни слезинки. — Расскажи мне правду…
52
Париж, 1794 год
— Я так и знал! Ты их упустил! — закричал Робеспьер, с силой грохнув кулаком по столу. — Дурень! Презренный, бесполезный!..
— Гражданин, мне очень жаль. Там был лишь один священник, когда я вернулся с подкреплением.
— Какое мне дело до священника?!
Крики Робеспьера, разносившего Жака Конруа, слышались за стенами кабинета в Отель-де-Виль. Сен-Жюст тоже провалил дело, но подобную вероятность Неподкупный предвидел. Именно поэтому он воспользовался услугами брата верного Туссена. Вот ему-то следовало хорошо позаботиться, чтобы наследники рода не ускользнули из расставленной сети.
Конруа выслушивал выговор и время от времени вставлял слово в свою защиту, не поднимая головы. Он снял шапку, которую носил всегда, и мял ее в руках. Он совершенно не виноват и не обязан нести всю ответственность. Сен-Жюст тоже опозорился, причем намного хуже, по мнению Конруа. Любой на его месте решил бы, что беглецы задержатся на ночь в церкви в Дюнкерке. Но Робеспьер пропускал мимо ушей все здравые аргументы. Он пришел в бешенство, а гнев логике не помощник.
— Прочь с глаз моих! — проревел он, злобно потрясая кулаками. Едва Конруа вышел из просторного зала, Робеспьер обессиленно рухнул в кресло.
И что теперь делать? Трудно сказать. На него навалилось слишком много проблем. Все пошло вкривь и вкось. Нависла беда над Францией, над его партией, над его единомышленниками и над ним лично.
Но еще не все потеряно: простой народ не допустит, чтобы ему причинили зло. Народ будет защищать своего благодетеля. Да, защищать до последней капли крови. До смерти…
— Я погиб, — прошептал он сквозь зубы, хотя рассудок отказывался признать очевидное.
Робеспьер очутился в безвыходном положении. И все-таки, предчувствуя неотвратимость жестокого конца, потерпев неудачу в своих попытках стереть с лица земли Приорат Сиона и королевскую династию, он с фанатическим упорством стремился уничтожить тех, кто оберегал потомков Христа в этом мире. Он так и не понял, что со времен Леонардо да Винчи очень многие невинные люди, не подозревавшие правды, выступали всего лишь прикрытием, ширмой. Ярость и мстительная одержимость затмили разум Робеспьера. Да, он лишился возможности захватить потомков династии, Лафайет был жив и здоров, а след адвоката д’Аллена по-прежнему не обнаружился, и тем не менее Робеспьер отдал два приказания: во-первых, тайно расправиться с Максимилианом Лотарингским, архиепископом Кёльнским и Великим магистром Приората; во-вторых, всех членов Приората, задержанных во Франции, замуровать и оставить умирать в подвале командорства в Париже — заложить все входы и выходы и забыть навсегда.
Робеспьер не хотел сдаваться, у него еще теплилась надежда на спасение. Поддержка влиятельных членов масонской ложи, в которой он состоял, решила бы его проблемы. О руководителях ложи, посвященных высших градусов, никто ничего не знал. Даже сам Робеспьер при всем своем могуществе не имел ни малейшего представления, кем они были. Приходилось вести игру по жестким правилам, если он рассчитывал спастись. Как? Всего-навсего схватить пять человек, носивших капюшоны, раскрыть тайну их личности и заставить оказать ему покровительство. Но сначала надо попробовать склонить их на свою сторону по-хорошему, не прибегая к насилию. Робеспьер был человеком разумным.
Масонский храм находился в обычном доме, находившемся в непримечательном переулке Парижа. Скромный фасад не привлекал лишнего внимания. Ложа старалась не навлекать на себя опасных подозрений и уклонялась от участия в партийных распрях. В тот вечер Робеспьер, закутанный в плащ, прибыл один, верхом на лошади, рискуя угодить в гущу уличных беспорядков или быть узнанным, если кто-то случайно увидит его лицо. Он въехал во внутренний двор, где слуга забрал у него лошадь. Неподкупный вошел в главный дом и только там разделся. Ночь стояла теплая, почти жаркая. Темный коридор вел к преддверию храма. Среди франкмасонов существовала традиция давать своим ложам имена, эта называлась «Жан-Жак Руссо». Большая, отполированная до блеска золотая доска с именем, начертанным красивым италийским шрифтом, висела у входа. Робеспьер знал — его ждут. В примыкавшей гардеробной он натянул белые перчатки, повесил перевязь через плечо и шейный знак с символами ложи и степени посвящения, а также надел запон — белый фартук мастера с положенными символическими изображениями.
