– Итак, – сказал я грубовато, – нет смысла торчать здесь, правда? Пошли. Я покажу дорогу. Что я и сделал. Мы пересекли залитый солнцем двор, вошли во флигель, поднялись на второй этаж, прошли по коридору, увешанному моими второсортными гравюрами. Восьмой номер находился в конце коридора, я отпер дверь и закрыл ее за нами на щеколду. Кровать была застелена, но, поскольку не было видно никаких личных принадлежностей, комната выглядела официальным, общественным местом; мне вспомнилось, как я проснулся однажды прошлым летом в этой самой постели и у меня тогда возникло ощущение, будто я лежу в универмаге, в отделе, где демонстрируют мебельные гарнитуры для спальни.
Я задернул занавески. Снаружи было солнце, небо и верхушки деревьев – все застыло без движения. Я чувствовал не столько возбуждение, сколько благодарность, отчасти даже недоверие, что ничего не случилось и не помешало нам дойти до такой вот стадии.
Женщины посмотрели друг на друга, затем на меня – точно так же, как тогда в баре незадолго до обеда, прежде чем обвинить меня, что я прервал их беседу. Я одарил каждую из них улыбкой, обдумывая, какой должна быть очередность последующих действий.
– Какие будут указания, что нам делать? – спросила Диана с едва уловимым нетерпением в голосе и во всей манере поведения.
– Для начала давайте все с себя снимем, – сказал я.
Женщина всегда может оставить мужчину позади, если устроить соревнование на быстроту раздевания, и эти две женщины явно поставили цель победить. Джойс и Диана уже стояли голые, обнявшись, рядом с кроватью, успев справиться даже с сережками и ожерельями, тогда как я еще возился, запыхавшись, со второй туфлей. Когда я был готов присоединиться к ним, они уже откинули покрывало с одеялом и лежали рядом друг с другом, еще крепче обнявшись. Я залез в постель, лег сзади Дианы и начал целовать ее плечи, затем то ухо, до которого можно было дотянуться губами, только ни одно их этих движений не произвело, похоже, ни малейшего воздействия. Мне удалось кое-как протиснуть пальцы под ее рукой, потому что в том месте была уже рука Джойс, после чего я получил возможность дотронуться лишь только сбоку до Дианиной груди, поскольку спереди к ней плотно прижималась своей грудью Джойс.
Когда я попытался повторить тот же маневр уровнем ниже, я наткнулся на бедро Джойс. После этого я сделал попытку изменить положение их тел, надеясь придать девушкам позы для какого-нибудь любовного треугольника, одного из тех, что в предыдущий вечер Джойс описывала в своей безыскусной манере. Это означало, что ее бедру надо будет непременно отодвинуться в сторону, но оно оставалось на месте. Не имело смысла даже пытаться положить Диану на спину, поскольку одна ее нога была крепко зажата ногами Джойс.
Всегда трудно переносить, передвигать человека, если он нисколько не способствует этому, а в данный момент не было даже намека на ответную помощь ни от Дианы, ни от Джойс.
Чем они занимались? Целовались снова и снова; не отрываясь, прижимались друг к другу; я слышал их глубокое, слегка учащенное дыхание. Что еще?
С того места, где я находился, мне представлялся весьма ограниченный обзор, но были видны обе руки Джойс – одна сзади на голове Дианы, вторая на ее пояснице; с самого начала они обнялись так крепко, что ни у той, ни у другой не было возможности как-то ласкать друг друга; для этого им пришлось бы немного отодвинуться, что предоставило б и мне какой-то шанс, но я очень сомневался, что Диана и Джойс спохватятся сейчас и вспомнят обо мне. Я сказал себе, что нельзя сдаваться, сказал об этом вслух, сказал еще много других вещей, сдерживаясь, чтобы не сорваться на жалобный скулеж или брань, перелег на противоположный край кровати и подобрался к ним со стороны Джойс, не добившись этим никаких перемен.
Такие вот дела. Я стоял и смотрел на них, тогда как они продолжали заниматься тем же, чем и раньше, не ускоряя и не замедляя своих движений, как люди, которые не способны представить себя за каким-либо другим занятием, пусть даже это будет занятие примерно того же свойства. Это ощущение было так хорошо знакомо мне! Карие глаза Дианы открылись, скользнули по зашторенному окну, по мне (уделив столько же внимания, сколько занавескам) и снова закрылись. Мысль о двух женщинах, занимающихся любовью, может возбуждать, но позвольте уверить вас, что если они увлекутся единственно друг другом, столь же всецело и безоглядно, как увлеклись Диана и Джойс, эта картина подействует на вас успокаивающе. Честно говоря, в тот момент я почувствовал себя спокойнее, чем в любой другой момент на протяжении последних нескольких дней. Я послал им воздушный поцелуй, отвергнув мысль о поцелуе в плечо или в какое другое место – это создаст лишние хлопоты, и нет никакой уверенности, что кто-нибудь из них оценит мою ласку; собрав неторопливо свою одежду, я отправился в ванную.
Когда я появился оттуда в одетом виде, Джойс прижимала голову Дианы к своей груди, а в остальном ничего не изменилось. Я нашел табличку: «Не беспокоить» (она висела на крючке около двери) и прицепил ее к дверной ручке снаружи. Когда я вернулся в главное здание, там не было ни души. Я зашел в конторку и некоторое время стоял, придумывая, чем бы мне сейчас заняться и вообще что мне делать, но ничего не придумывалось. Затем я поднялся наверх в столовую, где принялся рассматривать свои книги, задавая себе вопрос, на кой черт я понакупил их в таком количестве. Мне пришло в голову, что в поэзии, какую ни возьми, не больше живости и смысла, чем в отгаданном кроссворде или Священном Писании, Книги по архитектуре и скульптуре казались сочинениями о безжизненном старье, крупном или мелком. Мне не верилось, что когда-то у меня была (или будет) иная точка зрения на этот счет. Я повернулся спиной к книгам и окинул взглядом свою коллекцию статуэток. Старый ненужный хлам в форме скульптурных округлостей. Завтра же вышвырну их из дома.
В гостинице стояла тишина, если не считать трескотни наигранно-бодрых голосов из телевизоpa Эми с новостями спорта и, может быть, со сводкой главных спортивных событий дня, после чего им на смену придут космические чудовища или вопящие идолы поп-музыки и их идолопоклонники. Шторы были раздвинуты, солнечный свет, льющийся снаружи, казался необыкновенно резким и в то же время бесцветным. Сквозь боковое окно мне был виден и слышен трактор с прицепленным к нему каким-то сельскохозяйственным агрегатом, выкрашенным красной и зеленой краской; он двигался со стороны деревни в легком облачке из пыли и мелких комочков земли, которое медленно плыло через дорогу вместе с клубами дыма. Он проехал и исчез из поля моего зрения. Между тем шум, им производимый, усиливаясь, начал постепенно терять интенсивность. Очевидно, водитель намеревался остановить свою машину прямо напротив гостиницы и поковыряться в моторе, а перед этим заставил его сильнее реветь и стрелять дымом. Но параллельно мотору что-то необъяснимое происходило с телевизионным голосом, плывущим по коридору: он тоже начал слабеть и терять мощность. Что-то похожее происходит с проигрывателем, у которого отключили мотор, или с магнитофоном; я не знал, что такое может случиться и с телевизором. Я замер на месте, прислушиваясь к работе своего сердца, тогда как трактор и голос в точном соответствии друг с другом исчезли за порогом слышимости, и воцарилась абсолютная тишина. Я медленно подошел в переднему окну.
