– Сделал? – Он засмеялся, и на этот раз вполне добродушно. – Ты ведь человеческое существо, не так ли? Пришел нагим в этот мир и все такое. И что такого ужасного, если я заскочил вот так повидаться с тобой? Не стоит суетиться и волноваться. Нет, я остановил свой выбор на тебе, как ты только что выразился неуклюже, отчасти по той причине, что с тобой… э-э… – Он сделал паузу, покрутил кубики льда в своем стакане, затем продолжил в присущей ему манере – как будто начиная новое предложение: – Риск практически равен нулю.
– Пьяница, которому мерещатся привидения, наполовину выживший из ума. Понятно.
– И ты не тот, кого нормальные люди могут принять за мистика, или святого, или кого-нибудь в этом роде. В этом весь секрет. Приходится проявлять некоторую осторожность, как видишь.
– Осторожность? Ведь ты сам устанавливаешь правила, разве нет? Ты можешь делать все, что тебе нравится.
– Нет, ты не понял, мой дорогой друг, что можно было ожидать. Именно потому, что я устанавливаю правила, я и не могу делать все, что мне нравится. Но оставим пока эту тему. Я хотел бы сказать несколько слов, если будет позволено, об этом типе Андерхилле. В этом вопросе ситуация в последнее время стала не вполне управляемой. Морис, я советую вести себя крайне осторожно с ним. Повторяю: крайне осторожно.
– Держаться от него подальше, это ты имеешь в виду?
– Отнюдь нет, – сказал он внушительно и, как мне показалось, с чрезвычайной серьезностью. – Совсем наоборот. Он опасен, этот старикан. Ну, относительно опасен. Незначительная угроза нашей безопасности. Если дать ему волю, нам будет в сто раз труднее поддерживать в людях распространенное мнение, что человеческая жизнь заканчивается в могиле. Одно из моих самых главных правил гласит, что я должен способствовать такому мнению. Оно так же важно, как правило случая: людям должно казаться, что все происходит в силу случайности.
– Этот момент мне понятен, но согласись, что мнение, будто наша жизнь не вечна, – это сравнительно новый подход.
– Ерунда. Все, что ты знаешь, – это переданное тебе на словах мнение других людей. Новый или не новый – не имеет принципиального значения. Так вот, я хочу, чтобы ты не спасовал перед Андерхиллом и э-э… уничтожил его.
– Каким образом?
– Сожалею, но я не имею права тебе подсказать. Извини, что я такой зануда, но я предоставляю тебе самому решать этот вопрос. Я надеюсь, ты справишься.
– Наверняка тебе уже известно, справлюсь я или не справлюсь.
Молодой человек вздохнул, сглотнул шумно и пригладил свои белокурые волосы.
– Нет, не известно. Жаль, но мне остается только мечтать об этом. Люди думают, что я все предвижу, и в каком-то смысле им от этого легче, но в целом их уверенность абсолютно противоречит логике. Нельзя не принимать во внимание свободу человеческой воли. Просто люди наделили меня силой и величием, которых у меня нет и не могло быть, и в большинстве случаев они действовали из самых благородных побуждений.
– Не сомневаюсь. Так или иначе, у меня нет особого желания выполнять твои прихоти. Твой послужной список не производит благоприятного впечатления.
– Не спорю, он не вселяет радости – в твоем понимании этого слова. Но было уже замечено, и не кем-то одним, а людьми из самых разных слоев, что я могу быть очень суров с теми, кто ведет себя не так, как, по-моему, им полагалось бы себя вести. Этот факт должен иметь для тебя большое значение.
– Он не имеет почти никакого значения, если вспомнить, каким суровым ты бываешь к людям, которые при всем желании не могли сделать тебе ничего плохого.
– Знаю, знаю, дети и тому подобное. Только прошу тебя, старик, оставь этот тон, будто ты борешься с клерикалами. Речь не идет о преступлении и наказании, и забудем этот бред об отце-покровителе; дело в том, что это в чистом виде игра – со всеми ее правилами. В мире нет зла. Думаю, ты возьмешь на заметку все, что я сказал, когда еще раз вернешься в мыслях к нашему разговору.
Было слышно, как мои наручные часы тикают в тишине, и я отметил про себя такую любопытную деталь: это единственные часы на всей земле, которые продолжают идти.
– Игра никак не может протекать совсем уж гладко, когда тебе приходится то и дело совершать такие вот визиты.
– Не волнуйся, с игрой все в порядке. Надо сказать, в последние сто – двести лет мне удалось в значительной степени сократить число визитов. И в них, обрати внимание, нет никакой регулярности. Три месяца я не появлялся, а потом сегодня, буквально в эту самую минуту, навещаю кроме тебя, если можно так выразиться, одну даму в Калифорнии, у которой сложилось неправильное представление о кое-каких вещах. Чисто для того… как бы это сказать? – чтобы облегчить себе работу. Да, если ты попытаешься связаться с ней, все будет впустую, потому что она не сможет ничего вспомнить.
– А я буду помнить?
– Будешь, лично я не против; с самого начала так и предполагалось, но фактически тебе самому надо решить. Давай отложим пока и обсудим это в самом конце нашей беседы, не возражаешь? Посмотрим на твое настроение.
– Благодарю. Могу предложить еще стаканчик чего-нибудь?
– Ну если действительно только один стаканчик… да, думаю, можно, если ты так считаешь. Превосходно.
Я сказал, перейдя к буфету с бутылками:
– Но, должно быть, ты мог бы облегчить себе работу, если б вообще обошелся без таких вот появлений на людях во плоти. Пространство, время и все такое прочее в конце концов не имеют для тебя никакого значения.
– Насчет пространства согласен. Время – совсем другое дело. В твоем замечании много интересного. По правде говоря, мне нравится это занятие само по себе – навещать людей. Да, потакание своим желаниям… Вот почему я пытаюсь сократить количество визитов. Но я получаю от них удовольствие.
– Удовольствие какого рода?
Он снова вздохнул и прищелкнул языком:
– Приходится прибегать к приземленным понятиям, иначе трудно объяснить. Попытаюсь. Ты ведь играешь в шахматы, Морис, или играл в студенческие годы. Ты помнишь… я хочу сказать, ты должен помнить, как у тебя возникало желание оказаться прямо на доске среди фигур хотя бы на пару ходов, чтобы ощутить это состояние, но в то же время продолжать вести игру. Вот примерно такое могу привести сравнение.
– Итак, все это не больше чем игра? – Я вернулся с двумя наполненными стаканами.
– Если рассматривать в том ракурсе, что здесь нет ничего особо э-э… поучительного и значительного, тогда – да, игра. В каком-то смысле есть определенное сходство и с искусством: это одно из искусств и в то же время – одно произведение искусства. Догадываюсь, что ты находишь мое объяснение довольно поверхностным. Это совсем не так. Дело здесь только в том, как все это возникло, – сказал молодой человек, понижая голос и разглядывая свое виски. – Между нами, Морис, мне кажется, что я, не обладая даром предвидения, принял несколько очень спорных решений с самого начала. Если честно, все это предвидение – абсурд какой-то. Как будто я вообще смог бы продолжать свою деятельность, если бы все заранее предвидел! Так вот, затем у меня не заладилось из-за того, что решения не согласовывались с фактическими результатами. И я не мог пересмотреть их; еще никто ни разу не приписывал мне, что я переделываю сделанное мною ранее, вычеркиваю исторические факты и тому подобное. Жаль, мне часто хочется сделать что-нибудь такое… ну иногда и удается. Не то чтобы я хочу быть жестоким… и уж совсем не хотелось бы узнать, что я начинаю выглядеть чудовищем в глазах людей. Очень сложно в этом разобраться, поверь мне на слово. Просто мне пришло в голову, что я, со всеми своими способностями, нахожусь одновременно где-то там, или где-то здесь, или где угодно. Признаться, я задаюсь вопросами; представь себя на моем месте и как бы ты выкручивался. – В его голосе прозвучало некоторое раздражение. – Тебе и не вообразить, как это трудно: перед тобой на выбор несколько вариантов, бесповоротных и вместе с тем уникальных.
