Авария случилась на повороте шоссе А-595 примерно в трех милях к югу от Ройстона и в четырех милях от дома. Я нагнал машину – это был «хамбер-хок» или что-то похожее, из крупных автомобилей; он тащился примерно под сорок в час, и я начал обходить его метров за двести до начала поворота, что не было таким уж опасным маневром – при условии, если бы «хок» продолжал следовать с той же скоростью. Однако, охваченный, вне всяких сомнений, идиотским негодованием, что его обгоняет машина вдвое меньших размеров, водитель «хамбер-хока» прибавил газу. Когда наши две машины, двигаясь примерно бок о бок, свернули по кривой налево, огромный грузовик, с длинным прицепом, с цепочкой красных лампочек, указывающих на его широкий негабаритный груз, появился с противоположной стороны. У меня не хватало скорости обойти «хамбер-хок», и я мог только гадать о его намерениях, поэтому, доверившись своему знанию дороги, по которой проезжал четыре раза на неделе в течение семи лет, я метнулся, пересекая полосу, по которой следовал грузовик, направо – на широкую, заросшую травой обочину, которая, я очень надеялся, по-прежнему была там. Она действительно там оказалась, но более жесткая и крутая, чем я думал. Так или иначе, благодаря траве машина быстро сбавила ход, и, когда я врезался в кирпичную кладку дренажной канавы (как потом выяснилось) и ударился обо что-то головой, скорость была не такой уж большой.
– Как ты, приятель? – спросил чей-то голос.
– Ничего, все в порядке.
– Ну, тебе страшно повезло. Ты что, рехнулся, черт возьми? Идти на обгон на таком повороте. Ты наклюкавшись, как все эти лихачи, а?
– Нет.
– Да наклюкавшись, не иначе, или точно у тебя с башкой не в порядке. Нет, жив и здоров. Хоть и странно, но вот сам говорит, что ничего страшного.
Затем заговорил другой голос, но о чем шла речь, я потом даже не мог вспомнить. Знаю только, что по прошествии какого-то времени я стоял перед своим домом, а машина – похоже, что «хамбер-хок», – исчезала вдали. Я ощущал себя как на луне, почти невесомым, или будто еще секунда – и моя душа освободится от телесной оболочки (как у меня бывало после тяжелого сна или сытного обеда); или будто я ребенок, который наблюдает, но ничего не ждет, с любопытством, но без интереса.
Оставалось восемь минут до полуночи. «Как раз вовремя», – сказал я про себя. В доме было тихо и темно. Превосходна Я отправился в бар, взял высокий стакан, сифон с содовой и бутылку «Глен Гранта»; выпил виски, слегка разбавленного водой, и проглотил пилюлю; затем, перейдя в обеденный зал, стал ждать, когда пройдут оставшиеся две минуты. Я сидел за столиком в том углу, где когда-то находилась гостиная Андерхилла, включив (с учетом момента) только ту лампу с плотным абажуром, что стояла рядом.
Почти прямо передо мной (по диагонали напротив двери, ведущей в прихожую) было окно, около которого Андерхилл имел обыкновение появляться. Ночь была темной, но не душной.
До моего слуха донесся очень слабый бой часов на деревенской церкви: они начали отбивать полночь. Я не мог вспомнить такой подробности: у часов с курантами первый или последний удар точно соответствует часу? В любом случае, пока часы били, ничего не произошло. Как ничего не произошло и тогда, когда бой прекратился. Я ждал. Должно быть, часы спешили. Но и мои наручные часы показывали две минуты с какими-то секундами.
Когда стрелка добралась до десяти минут первого, я решил, что все перепутал. Я неправильно понял послание Андерхилла, которое было вовсе не посланием, я ошибся насчет давности чернил, он проверял, попадусь ли я на его удочку и приду ли на встречу, он просто пошутил. Но все-таки я еще хранил какую-то надежду. Я просто сидел, не в состоянии сделать так, чтобы время шло быстрее. В голове появлялись и исчезали мысли о Джойс, об Эми. В моем теперешнем состоянии отрешенности (возможно, зыбком, но удивительно длительном) все эти темы представлялись чем-то очень интересным, но лишенным какого-либо отношения ко мне лично, как, скажем, если б китобойная промышленность у берегов Новой Англии в девятнадцатом веке стала предметом раздумий неглупого, обладающего фантазией современного рыбака с траулера из Гримсби.
Я заставил себя не смотреть на часы намного дольше, чем, как мне казалось, смогу выдержать. Затем я посмотрел. Было без трех минут час. Отлично. Прождать час – это как раз столько, сколько требуют приличия и здравый смысл. Я разбавил себе немного виски и начал неторопливо его потягивать. Часы на церкви прозвучали так же слабо, как в первый раз, но, мне показалось, более отчетливо, и я встал, собираясь уйти.
– Останьтесь. Я явился, как и было обещано, – сказал кто-то, стоящий в темном углу прямо напротив двери.
– Вы опаздываете, доктор Андерхилл.
– Вы не правы, я в высшей степени пунктуален. Теперь к делу. Вы захватили с собой нашего серебряного друга?
Я не вспоминал о вещице полдня, но, когда порылся теперь в кармане, она оказалась на месте.
– Да.
Из угла донеслось что-то вроде вздоха.
– Хорошо. Будьте так добры, положите ее на стол перед собой.
Я сделал то, о чем меня просили.
– Пожалуйста. Что теперь?
– Теперь я буду развлекать вас.
– Прежде чем вы начнете, могу я задать один вопрос?
– Несомненно.
– Когда вы написали ту записку, в которой просили встретиться с вами сегодня ночью?
– Сегодня утром, следуя вашему отсчету времени, утром только что закончившегося дня. Но это ваша рука вела пером, моя рука лишь направляла ее.
– Не помню такого.
– Не помнить – ваше свойство, мистер Эллингтон.
– Именно по этой причине вы выбрали меня, чтобы помогать вам или… что вы там хотите от меня?
– Почему же выбрал я, тогда как вы сами каждый раз начинали искать меня? Но теперь, прошу вас, оставим разговоры. Множество чудес приготовлено для вас.
До того как началось представление, у меня хватило времени подивиться точности характеристики, которую я дал этому голосу: он, казалось, принадлежал не человеку, а акцент был характерен для Глостершира и Корка.
[9]
Комната внезапно осветилась ярким светом, вернее, не комната, а пещера или вход в пещеру. В следующую секунду мои глаза различили кучку голых женщин. Они появились в момент исполнения какого-то медленного балета в восточном духе. Чувственность этих фигур была доведена до предела, но также страдала схематичностью, как рисунок, воплотивший игру воображения похотливого, но талантливого школьника: огромные груди, соски, которые по сравнению со всем остальным казались еще более громадными, очень тонкие талии, пышные бедра и ягодицы, половые органы смещены вперед, в треугольник паха, как на индийских статуях. Звучала монотонная музыка, и в воздухе стоял сильный запах роз. Я бы только посмеялся над такими фокусами, если б не какая-то двухмерность танцовщиц и их движений, что вызывало у меня неприятное ощущение, будто я наблюдаю за ними через невидимый телескоп. И мне не доставляло радости то, что за мной следит из глубины пещеры пара красных глаз, принадлежащих, очевидно, какому-то маленькому существу вроде змеи или крысы.
