Но когда я всматриваюсь в них получше, я понимаю, что оба они — всего лишь бесполезная помпезная мишура безвозвратно ушедшей эпохи.
«Суета сует, все суета».
Я поднимаю руку, заношу ее назад и со всей силы швыряю эти два кольца подальше.
Они падают в воду в двадцати метрах от берега, подняв два небольших фонтана брызг.
От них остаются лишь два круга на воде, да и те постепенно исчезают.
Я распрямляю спину. Пора бы подумать о моей новой миссии…
Дорога на юг прямая и неопасная. Достаточно следовать линии берега. В нужный момент, спустя много недель, я поверну на запад. До тех пор мне не нужны ни карты, ни компас. Этой дорогой очень легко следовать: достаточно идти по обледеневшему песку, держась по правую руку от линии берега. Венецианцы сделали сани, которые будет легко везти по такой поверхности. Их подготовкой занимался призрак старого лодочного мастера.
Я провожу рукой по навощенной ткани. Под ним — готовая к действию атомная бомба.
Я мог бы погрузить ее в «хаммер» Дюрана, в котором достаточно топлива, или попытаться починить гигантский грузовик Готшалька. Но мое путешествие, кроме прочего, — это форма искупления греха. Поэтому я и хочу пройти его пешком. У меня будет, таким образом, достаточно времени, чтобы поразмыслить о том, разумно ли мое решение, и, может быть, изменить его. Может быть, Бог, мой старый Бог, голоса которого я никогда не слышал, решит, что стоит поговорить со мной? Или, может быть, я должен довериться суду своего сердца, если разума оказывается недостаточно? Это вопрос сердца, веры. Святые и мученики прошлого жили и умерли с убеждением, что Град Божий важнее мира людей. Здесь же кажется, что Бог и Человек живут в одном и том же городе. Сваи, на которых стоит этот город, да сердца его обитателей — это корни небес. Здесь у меня было видение будущего, которое придает смысл всей боли, всем нашим лишениям.
Это будущее — в десяти сантиметрах от моей руки.
Достаточно протянуть руку и схватить его.
И это то, что я сделаю, при помощи моего путешествия.
Может быть, в конце пути исполнится последнее пророчество и с неба спустится радуга, чтобы показать, что Бог наконец заключил мир с Человеком. Эта планета не видела радуги уже двадцать лет.
Сейчас еще не тот день, думаю я, глядя на саван облаков, который окутывает землю.
Но тот день придет.
Алессия и я долго смотрим друг на друга.
Мы стоим друг напротив друга, не говоря ничего.
Поднимается ветер.
Мне не удивляет, что он дует в нужном направлении.
— Прощай, — говорю я.
— «Прощай» — это плохое слово.
— Тогда — до свидания.
Первой начинает двигаться она. Она приближается ко мне до тех пор, пока наши лица не оказываются на расстоянии нескольких сантиметров друг от друга.
Мы так и стоим, ничего не говоря и не делая.
Затем Алессия оборачивается и уходит по направлению к городу.
Я долго смотрю ей вслед, надеясь, что она обернется, и в то же время — страшась этого.
Но она продолжает идти до тех пор, пока не становится маленькой далекой фигуркой.
И ни разу не оборачивается.
Мы остались вдвоем: я и бомба.
«Ты проделала такую дорогу, чтобы добраться сюда, — думаю я, — а теперь я везу тебя назад. Что за ирония. Что за глупость. Люди, которые создали тебя, никогда не думали, что мир станет вот таким, — говорю я ей. — Не думали они и того, что ты послужишь такой странной цели».
Я поглаживаю ткань, которая закрывает ее. Мой товарищ по путешествию.
Прежде чем отправиться в путь, я должен сделать еще одну вещь.
Я вытаскиваю из кармана мобильный телефон Дюрана. Активирую программу, которая показывает радар.
Радар призраков, так они его называют.
Затем включаю радио, которое мне дал Максим, — кажется, прошло уже сто лет — в нашей комнатке в катакомбах святого Каллиста. Радио, которое разговаривало с Готшальком.
Я поворачиваю выключатель, настраиваю частоту.
На экране самодельного радара на мобильнике загораются красные и зеленые точки, исступленно мигая.
— Максим? — спрашиваю я, говоря в микрофон радио, который дал мне мой друг. Радио, которое, согласно Дюрану, не работало.
На зеленом экране мобильника в тот же момент показывается слово:
«МАКСИМ».
Женский голос, механический и далекий, повторяет его.
— Максим, скажи кардиналу, что я возвращаюсь, — говорю я, отчетливо произнося каждый слог.
«МАКСИМ, — читаю я на экране. — КАРДИНАЛ ГОВОРИТЬ. ВОЗВРАЩАТЬСЯ».
Экран долго остается пустым. Потом появляется одно слово:
«ДЖОН».
«ДЖОН», — повторяет голос.
У меня на губах появляется улыбка.
Я швыряю на землю телефон, а потом радио и топчу их каблуком ботинка до тех пор, пока они не исчезают полностью под слоем песка.
Я подбираю с земли веревки от саней и приделываю их к кожаным стропам, которые приготовил заранее.
«Говорят, что самая трудная часть пути — это первый шаг», — повторяет голос Алессии в моем мозгу.
Я не знаю, так ли это.
Я знаю, что за первым шагом следует второй, и потом еще один, и потом шум саней задает мне ритм, а улица пустая и прямая, и я знаю кучу песен, с которыми не знаком этот мир, и есть столько других, которых я и сам не знаю, но уверен, что дорога меня им научит.
