Потом, прежде чем самому получить помощь, он большим пальцем показал на лежавших на полу мужчин. Их почти полностью покрыл мелкий снег. Они уже стали похожи на привидения.
«Хочешь сама сделать это?» — спросил он Адель.
Она сделала отрицательное движение головой.
Должно быть, глядя на нее, капитан Дюран подумал, что Ломбар — очень красивая девушка и что под грязью, и шрамами, и волосами, похожими на шерсть бродячего пса, должно было скрываться очень красивое лицо.
«Хорошо, тогда я», — сказал он спокойно. Снег затрясся на телах пленников, когда они догадались о его намерениях. Но они, естественно, ничего не могли поделать. Тот, что помладше, завыл, когда лезвие огромного ножа вонзилось сперва в его гениталии, а затем в горло.
Второй завизжал, как свинья, которую режут.
Вот, в общем, и все.
Ее спаситель за ноги оттащил трупы подальше от огня, который он развел посильнее, бросив в него обломки деревянного ящика.
Затем он сел рядом с ней.
Она попросила у него разрешения обработать рану на его виске.
Он подчинился ей, как будто это был приказ.
«Как тебя зовут?» — спросил он ее.
Но было еще не время. Она промолчала, нежно и умело обрабатывая его рану.
«Из тебя получился бы хороший врач», — сказал он ей.
«Я им и была, — ответит она ему несколько недель спустя. — То есть, в некотором роде. Университетов больше нет, но я все равно в некотором роде доктор».
«Сколько тебе было лет, когда это произошло? Я хочу сказать…»
«Двенадцать».
«Ты очень красивая».
«Нет, это ты красивый», — ответит она ему, потягиваясь под защитой одеял и его объятий, таких крепких…
— Мы не занимались любовью. Не в ту ночь.
— Необязательно… — пытаюсь я перебить ее, но она не обращает на меня внимания.
— Говорить об этом для меня не проблема. А для вас?
— Я священник.
— Но в то же время и человек. Как Иисус. Иисус же был человеком, правда? Он, как и мы, был сделан из мяса.
— Ну…
— Погодите. Мне не нужен урок теологии. Я хочу узнать у вас одну вещь. Что, по-вашему, мы должны были сделать с людьми в той комнате? Они ели своих собственных детей. Убивали. Разводили детей, как свиней…
— Не мне судить их.
— Ах так? А кому?
— Богу, естественно.
— Ах, конечно. Богу. Как же я могла об этом забыть! Бог, который приговорил к смерти миллионы, миллиарды людей и оставил в живых эту падаль…
— Вы жили с ними.
Адель поворачивается с полными гнева глазами.
— Не смейте смешивать меня с этими людьми! Я не была одной из них. Марк привел меня именно для того, чтобы я помогла им бросить это. Это я начала заниматься этой станцией. Я сделала все для того, чтобы заставить их… бросить старые привычки…
— И все же вы подали мясо на вчерашнем ужине.
Ломбар краснеет. Румянец распространяется на ее белой коже, как след от пощечины.
— Это была не моя идея.
— Нет? Но и не их, сдается мне. Насколько я помню, никто из жителей Станции не притронулся к мясу.
Она не отвечает. Молча смотрит на металлическую дверь, скрывающую то, что было зловещей фермой, а теперь стало могилой.
Потом она произносит шепотом слова:
— Вчерашнее мясо… это был сын диакона…
Я отворачиваюсь. Волна желчи поднимается из моего желудка. Меня выворачивает. Кислой, отвратительной рвотой. Адель поддерживает мою голову, помогая мне устоять на ногах, пока я извергаю из своего рта все, кроме воспоминания, оставшееся от этого мяса.
Я снова поднимаю голову. Вытираю рот тыльной стороной ладони.
— Вы не могли бы помолиться за них? — шепчет Адель…
— Конечно.
Вечный покой даруй им, Господи,
и вечный свет пусть светит им,
да упокоятся с миром.
[47]
Аминь.
Почему я чувствую себя так фальшиво, произнося эти слова?
Почему мне кажется, что ошибаюсь я, а не Ломбар?
— Господь всемогущий, — говорю я, — сжалься над ними и над теми, кто сделал зло им и их детям. Совершенные ими грехи не заслуживают кары Твоей. Сдержи гнев Свой в бесконечной справедливости Своей и даруй им возможность обрести на груди Твоей покой, которого они не смогли обрести на этой Земле.
— Аминь, — говорит Адель. — А теперь идемте, святой отец. У нас мало времени.
Вернувшись в комнату, мы обнаруживаем, что худшее, как я и боялся, уже произошло. Все жители станции Аврелия лежат на полу, как сломанные куклы. На них практически нет крови. Я понимаю, что именно здесь произошло, только когда замечаю четыре прислоненные к стене мотыжные рукоятки со снятыми наконечниками. Одна из них сломана.
Я оборачиваюсь к Ломбар, ожидая увидеть на ее лице выражение ужаса при виде того, что случилось с людьми, с которыми она прожила столько времени.
Ничего подобного. Никакой реакции. Она абсолютно холодна, как будто ожидала увидеть именно это. Непристойную общую могилу, в которую превратилась эта комната.
— Я буду готова через пять минут. Мне нужно сходить в лабораторию за моими записями.
Ломбар разворачивается на каблуках, равнодушная к сцене смерти.
— Они сами выбрали это, — сухо говорит Дюран, поймав мой взгляд.
— Как будто у них был выбор.
— Был. Умереть сразу или отправиться в путь. Они выбрали, — повторяет он ледяным тоном. — А теперь давайте выбираться отсюда. Мы уже потеряли целый час темноты.
— Забыли кое о чем? Наши сани рассчитаны на восьмерых. А теперь нас девятеро.
— Мы поедем не на санях.
Медленно маневрируя, сержант Венцель вывел за пределы станции странный автомобиль, похожий на доисторическое животное. Я знаю, как он называется. В мире до Великой Скорби он был символом экономической мощи и высокомерия. Это «хаммер», военный джип, стальной бык, не подходящий для мирных улиц старого мира. Но для нашего мира он идеален. На крыше установлена дюжина фар, а на морде — снегоочистительный ковш. Он желтого цвета. Абсурдный цвет, режущий глаза.
Гвардейцы загружают в просторный багажник оружие и снаряжение, в том числе загадочный тяжелый ящик.
— Красивый, а? — говорит Бун, толкая меня в бок. — Мы приехали сюда ради него. И ради мяса, — прибавляет он с дьявольской ухмылкой.
