Поначалу он кажется шумом ветра. Но вскоре я различаю его яснее, и он оказывается прямо передо мной. Он идет из темноты. Это непрекращающийся приглушенный вой.
Он идет из потемок между домами.
Дюран достает из кармана прозрачную трубку, длинную и прямую. Сгибает ее и снова распрямляет. Она начинает ярко светиться.
Дюран кидает ее в темноту.
Пространство между двумя домами, освещенное, как вспышкой, белым светом, кажется сценой из кошмара. Дюжина созданий, похожих на тех, которых только что убил капитан, сидит на земле, прислонившись к стенам. Часть из них в лохмотьях, а часть и вовсе голые. Ужасная вонь заставляет меня пожалеть, что на мне нет противогаза.
— Господь всемогущий… — бормочу я.
— Надеюсь, что он не имеет к этому никакого отношения, — кричит Дюран, отступая еще на один шаг.
По запаху я понимаю, что сидящие передо мной создания, постепенно начинающие подниматься, — такие же, как и те, с которыми я бился на дне бассейна. Я должен заставить себя думать, что это не создания, а человеческие существа. Но у меня не выходит. Я в оцепенении слежу за тем, как они приближаются медленными неуклюжими шагами. У них огромные глаза, и кажется, что они заглядывают прямо в мой мозг. Глаза, становящиеся все больше. И все ярче…
Справа от меня поднимается рука. Слева еще одна.
В них пистолеты.
Когда дула пистолетов озаряются красным пламенем, я не слышу шума выстрелов, но миллиметр за миллиметром вижу траекторию пули, пока та летит по воздуху, в конце концов взрываясь в теле одного из созданий. Все невероятно замедленно. Я наблюдаю вторую траекторию, выстреливающий на этот раз пистолет принадлежит Диопу — из первого стрелял Росси. Выстрел Диопа также поражает одного из зомби, а потом раздается еще один. Мне кажется, что все движется, как в замедленной съемке, и я тоже бегу, проваливаясь в снег, как будто замедленно, и я приближаюсь к созданиям, пока не оказываюсь среди них, и последняя из них женщина, и — невероятно — она улыбается мне, протягивая в мою сторону еще покрытую мясом кость, прежде чем три пули пронзают ее, отбрасывая к стене. Внезапно все снова становится нормальным: время и движения, и появляется сильнейший запах крови и пороха. Я стою посреди мертвых созданий, а Диоп стоит рядом со мной, чтобы исключить неожиданности.
— Как я тебе уже говорил, священник, есть оружие похуже атомных бомб.
Диоп и Росси переворачивают созданий на бок, добивая одно из них выстрелом. Они двигаются почти элегантно, как в размеренном танце, а мои движения неуклюжи. Столь же неуклюже последнее помазание, которое я даю этим созданиям.
Грубая рука одергивает меня и силой тащит по направлению к «хаммеру».
— Ну, Джон, что скажешь на это? Ты все еще считаешь, что я не прав, убивая этих монстров? Не беспокойся о них. Появятся новые. Здесь находится их улей. Вернись завтра и найдешь еще десять, пришедших, чтобы съесть трупы этих и надеть их лохмотья. Они как муравьи.
— Это ужасно…
— Я согласен с тобой. Это ужасно. И единственное средство от этого — пуля.
— Почему бы вам не оставить их в живых?
Дюран прижимает меня спиной к стене. На мгновение я чувствую опасение за свою жизнь.
— Священник херов, — шипит он на меня, держа рот в сантиметре от моего лица. — За что, думаешь, нам платят? Для чего, думаешь, нужна Швейцарская Гвардия? Мы делаем всю грязную работу, чтобы вы могли жить вашей удобной жизнью в своих берлогах. Мы обеспечиваем безопасность путей, делая возможной торговлю. Мы — строители нового порядка. Нового мира, лучшего, чем этот. Поэтому я запрещаю тебе критиковать то, что я делаю. Запрещаю!
— Довольно, Марк, Отпусти его, прошу тебя.
Адель Ломбар говорит нежно, но решительно. Ее рука опускается на плечо капитана. Дюран ослабляет давление на меня.
— Отец Дэниэлс… Джон… вы не знаете, каково это — жить снаружи. Простите его. Будьте терпеливы. Вы поймете, как поняли все мы.
Дюран встряхивает головой. Гнев в его ледяных глазах бушует, как море в шторм.
Затем он окончательно меня отпускает, отворачивается и отходит, опустив голову. Далеко от меня и от Адель.
Она вздыхает:
— Все в порядке?
— Вполне…
— Марк хороший человек. Он делает то, считает правильным. Это его долг. И не забывайте, что он спас вам жизнь так же, как однажды спас и мою.
Я смотрю на нее. Мне кажется, что звучание ее голоса и то, что она говорит, обладают такой же гипнотической силой, как и глаза тех созданий.
— А теперь идем, — говорит она, — нам больше нельзя терять времени.
Адель Ломбар красива. Красива и спокойна. Если бы я мог смотреть только на нее, видеть только ее, я мог бы думать, что в моем мире есть надежда.
Но ее окружает смерть. И надежда снова кажется мне лишь иллюзией.
Пораженный каким-то движением на периферии моего поля зрения, я поднимаю взгляд.
Окно третьего этажа пусто, как слепая глазница черепа.
Но на мгновение в свете последних отблесков, распространяемых химической трубкой, на одно мгновение в этом проеме появилось лицо. Лицо крылатой горгульи. Глаза монстра смотрели на Адель. И в этих глазах было выражение самой сильной ненависти, что я когда-либо видел.
Спустя некоторое время Адель спит, прислонив голову к окну.
Что по-настоящему чудесно в этой машине — то, что я давно уже забыл, — так это тепло. Это как находиться в надежном лоне матери. Температура воздуха, выходящего из решетки кондиционирующей и очистительной установки, выше двадцати градусов. Невероятная роскошь. Хочется ехать так вечно, убаюканным теплом салона и приглушенным гулом мотора.
Я достаю из кармана куртки записную книжку Максима.
Я никогда еще этого не делал. Его рисунки нервируют меня. Особенно теперь, когда я знаю, что уродливые создания, изображенные на страницах молескина, — это не плод фантазии, а нечто даже чересчур реальное. Нечто, что прямо сейчас опустошает темную истерзанную равнину вокруг нас. Вокруг теплой защищенной оболочки этого автомобиля.
Пролистав три четверти молескина, я нахожу пустую страницу. Чтобы добраться до нее, мне пришлось пройти взглядом по таким вещам, которые я надеюсь когда-нибудь смочь забыть. Только неодолимое желание писать заставляет меня открыть дневник Максима.
Я пишу о ночи.
«Ночь — это та тьма, по которой мы едем, взрезаемая фарами двух автомобилей.
Тьма — это заколдованное страшное пространство, в котором каждая сухая ветка, каждый утес могут показаться тебе угрозой.
