— Теперь освободи их, — говорю я ему.
— Конечно. Сейчас же, отец Дэниэлс. Вы американец, да?
— Я был им.
— Американец… Американец… «Oh, My Lord, what a day…»,
[69]
— вдруг начинает он петь баритоном. — Сколько же времени я не видел соотечественника.
— Вы американец?
Он протягивает мне руку.
Я не пожимаю ее. Она запятнана кровью несчастного Греппи.
Он понимает это. Молча убирает руку.
— Да. Я американец. Меня зовут Дэвид Готшальк. Может быть, вы слышали мое имя…
— Мне жаль, но нет. Не думаю…
— Я был человеком искусства. Сейчас я служитель Господа.
— Какого искусства? — спрашивает Дюран, массируя запястья.
Готшальк его полностью игнорирует.
Он освобождает пленников.
Когда бородач собирается освободить и герцога, я останавливаю его, положив руку ему на плечо. Оно твердое, как мрамор.
— Нет. Этого не надо.
— Совершенно верно. Этого не надо, — соглашается он, пиная калеку ногой под зад.
— Ты — полное разочарование. Ты понял, придурок? Полное разочарование! Пустая трата времени!
Он приподнимает герцога с земли, держа его за горло до тех пор, пока глаза несчастного не оказываются на одном уровне с его. Герцог корчится, задыхается, выпучив глаза.
Готшальк встряхивает его, как кот мышонка.
— Ты слышал меня, идиот? У меня на тебя были большие планы. Мы вели прекрасную работу в Урбино. Но тебе обязательно нужно было трахаться с мёртвой! Ты извращенец! Такой же, как и твой отец! Хотя он был в тысячу раз лучше тебя!
— Оставьте его в покое, — прошу я.
Готшальк ослабляет хватку. Герцог рушится на землю и продолжает корчиться там, пытаясь отдышаться.
— Где женщина? — спрашивает Дюран, уже одетый.
— Какая женщина?
— Женщина, которая была с нами.
— Доктор Ломбар? Она моя гостья.
— То есть, нас ты связал и кинул голыми на пол, а она твоя гостья? Я требую, чтобы меня немедленно отвели к ней! Сейчас же!
Лицо и поза Готшалька не обещают ничего хорошего.
— А вам не кажется, что вы не в том положении, чтобы чего-либо требовать?..
— Моя фамилия Дюран. Марк Дюран, капитан гвардии Ватикана.
— Я то же самое мог бы сказать Сталину, или Гитлеру, или любому из великих убийц прошлого. Ну, сколько бронированных дивизий есть у Папы?
— Достаточно, чтобы позаботиться обо всех врагах, — невозмутимо блефует Дюран.
Готшальк почесывает бороду.
— Конечно, ну да. Ваш великий Папа Джелазио. Джелазио Четвертый, правда?
— Джелазио Третий.
— Да, точно. Джелазио Третий. Хорошее имя для Папы. Я слышал как-то раз о нем. Правда, только здесь, в Урбино, и только вчера. Странно. Во время моих путешествий я слышал слухи и рассказы только о другом Папе. О последнем. Который умер в день Бомбы, да упокоится душа его. Больше ничего. Никакого Джелазио. Никакого Нового Ватикана. Ваша военная сила, кажется, — одни разговоры, не так ли?
— Вы видели наши джипы? Это всего лишь две машины для разведки. Можете себе представить наше вооружение.
— А, джипы, неплохо придумано. То же, что мне сказали и два ваших человека в гараже. И вы знаете, что я им ответил? Я ответил: «Ладно, тогда в Ватикане не слишком расстроятся, что я заберу себе эти два автомобиля, правда? У вас же их десятки, в ваших секретных гаражах…»
— Не стоит насмехаться над Церковью.
— А вам, капитан Дюран, не стоит насмехаться надо мной. Ни вам, ни вашим людям, о’к? Я могу допустить, что вы являетесь солдатами Ватиканской гвардии, или Швейцарской гвардии, или как там эта херня называется. Я готов предположить и то, что этот господин — член Конгрегации Доктрины Веры, хотя уж точно не Святой Инквизиции, которой не существует вот уже много веков. И это все. В остальном вам придется убедить меня, и я вам сразу скажу, что меня не так-то легко убедить, о’к? И я уж точно не кретин. За любую ложь вы дорого заплатите. Как и за мятежи, которые совершенно бесполезны.
— Нас много, — шепчет капитан.
— А я один. Это правда. Но вы без оружия, а я — с.
Он надавливает рукой себе на грудь. Пластиковые выступы на его плечах открываются, и оттуда показываются два пистолета-пулемёта «Узи», установленные на гибких подпорках. В руках скотины как по волшебству оказываются два барабанных пистолета.
— Этого достаточно, чтобы избавить вас от всяких сомнений?
Дюран осматривается вокруг.
Потом смотрит Готшальку в глаза.
Мы стараемся удержаться на ногах, стоя на странной металлической поверхности, которая подрагивает и сотрясается, как будто мы находимся на спине какого-то животного. Но капитан стоит твердо, неподвижно, как статуя.
Кажется, что между ними двоими идет состязание: кто первым отведет взгляд.
Ни один из них этого не делает.
Никто не уступает.
Неожиданно сильный толчок снизу валит нас всех на пол.
— Калибан, ты, кретин придурошный! — орет Готшальк. — Сейчас я поднимусь и тебе голову оторву!
Почти с обезьяньей ловкостью он подпрыгивает и хватается за перекладину маленькой металлической лестницы, которая спускается из круглой дыры в потолке. А потом быстро карабкается по ней, исчезая из виду.
Я кладу руку Дюрану на плечо:
— Все прошло хорошо, но это был огромный риск. Он мог бы оказаться мусульманином…
— Нет, я видел крест.
— Он мог быть протестантом.
— Но не был, — отрезает Дюран.
Потом смотрит на Венцеля, у которого подавленный вид, может быть, из-за того, что он дал схватить себя без битвы в гараже Урбино.
— Ну, что скажешь, Поли, идем за ним?
— Мне кажется, что это не очень разумно. Мы безоружны.
— Ну и что?..
— Ну пойдемте. Не думаю, что у нас есть выбор.
Венцель, не дожидаясь просьбы, подставляет руки так, чтобы Дюран смог, встав на них, дотянуться до перекладины в потолке.
И затем все, вслед за капитаном, взбираются наверх. Я карабкаюсь последним и делаю это с трудом: мышцы рук отказывают, но кое-как мне удаётся удержаться на второй перекладине. А потом и на остальных.
После этого Венцель с разбегу подпрыгивает. Конечно, его прыжок не настолько впечатляющий, как у Готшалька, но, тем не менее, он достигает цели.
